тоски и одиночества мне еще никогда не приходилось испытывать. Фактически мы были рабами. Вольнонаемные, среди них, кстати, было много наших, причем большинство – самый настоящий отброс, смотрели на нас как на дерьмо. Брезговали заговаривать, Валую, маявшемуся без курева, обсосанного бычка не оставляли. Охранники наши, два ухмыляющихся цивилизованных кретина, один из которых негр, таскались за нами по всей стройплощадке, разве что не на веревке держали. Кормежка, конечно, была трехразовая, о здоровье рабочей силы они заботились. Как только я не помер от этой нежной заботы, не знаю. По-моему, это был перепревший культурный слой, варенный с ударной дозой специй.
На стройке активно работала пропаганда. И вольнонаемным, и нам с Валуем, и даже охранникам с утра до вечера забивали в голову гвозди: мы должны гордиться причастностью к великому строительству… Всемирный храм свободы – средоточие Цивилизации, ее концентрированное выражение… приверженность демократическим идеалам и принципам… К ужину мозги от этого распухали как от водянки. Ночью я скукоживался в своей яме, давил жестокие приступы отвращения к жизни и размышлял о средоточии Цивилизации. Еще когда я не был рабом и только подходил с обозом к стройке века, меня почти оглушили здешние запахи. Потом мне объяснили, что первая встреча с Цивилизацией на ее исконных территориях всегда вызывает потрясение. И всегда это немножко похоже на откровение, только для каждого свое. Я не был готов получить откровением по черепу и долго переживал этот момент, пока меня не отвлекли своей авантюрой Клин и Валуй. Теперь время было. В общем, чего скрывать, смерденье тут стояло неподвластное никакому глубинному постижению. Наверное, поэтому все здесь были, мягко говоря, немного ушибленными.
Обозы с культурным слоем все шли и шли. Мне казалось, я загнал уже наверх не меньше миллиона тачек и утрамбовал десяток-другой тонн слоя. И остальные столько же. А фундамент подрос всего на два метра. Иногда мне удавалось переброситься парой слов с нашими парнями из обозов. Им тоже не нравилась эта откровенная зачистка отечественной территории от слоя. Но их недовольство никого не интересовало. И в конце концов, им просто нужно было кормить свои семьи.
С территорий же Треугольника не прислали ни одной паршивой горсточки слоя. Шастающие по стройке агенты пропаганды все бормотали насчет неприкосновенности золотого запаса Цивилизации.
Только общей ушибленностью можно было объяснить тупую покорность, с которой вольнонаемные делали козла. Клин не наврал. Я наблюдал этот бессмысленный ритуал каждое утро. Несколько сот человек, приходя на стройку, уже по привычке метили себя козлиным знаком. Я чувствовал здесь какой-то подвох, дурацкий обман. Не подлость, а именно тупость. Причем тупость загадочная, интригующая. С каким-то даже оттенком запредельности. Почти религиозности. В шизофреничности козы, настойчивости, с какой администрация требовала ее делать, а главное, общей дебильной покорности этим требованиям – в этом всем была невнятная тайна, как-то скверно попахивающая. Впрочем, как и всё тут. Мне все чаще на ум приходили слова Савелия, моего знакомого из Крепости. Про то, что мы продаем себя с потрохами, не представляя, кому именно и за какую конкретно цену. Про рабов он тоже что-то говорил. О будущей кастовой системе. Может, она и будущая, только я ее уже на своей шкуре опробовал. Мы с Валуем были тут неприкасаемыми. А брахманами… Один раз я видел тутошнего брахмана. Аж зубами клацнул от… от чего? испуга? омерзения?.. Не знаю. Но второй раз я встречаться с ним не хочу. Хоть он и вдалеке стоял. Приехал инспектировать. Вокруг него шестерки административные на цыпках бегали, показывали чего-то. Он только пасть разевал – указания давал. Морда вперед вытянутая, глаза рыскают, пегий ворс на голове. Сам маленький, щуплый, черное пальто, руки в карманах. Может, люди и от собак произошли, а этот точно от крысы. Когда он на меня посмотрел, у него в глазах было это паразитское крысиное выражение – всеядное, ищущее. Пялился не меньше минуты. Очень тревожно мне стало от такого внимания к себе. Потом этот тип вытащил конечность из кармана и ткнул ею в мою сторону. Что-то сказал подбежавшей шестерке. Я плюнул на них и стал очередную тачку ворочать.
Ничего хорошего от этого крысиного заморыша, конечно, произойти не могло. На следующее утро нам с Валуем объявили, что мы «должны подчиняться общим принципам и символически выражать наше свободное и добровольное волеизъявление». Этими самыми словами и объявили. Вы что-нибудь в ентой галиматье поняли? Вот и я тоже. Ни бельмеса. О Валуе и поминать не стоит. То есть я, разумеется, сообразил, что нам просто велят метить себя козлиным знаком, как все тут. За это обещали скостить срок заключения и улучшить наши «бытовые» условия.
Я сразу отказался. Сообщил им все, что думаю о них, и завершил речь красивой, но невоспроизводимой фразой. Они про меня тоже все поняли и повернулись к Валую. Тот с радостной рожей выразил согласие, а мне покрутил пальцем у лба.
Обещание свое они выполнили, перевели этого умственно отсталого недокормыша в общий рабочий барак. Там он со своим охранником-негром в углу ютился, харчами вкусными брюхо набивал. А я в яме куковал и баландой давился. Обращаться со мной стали еще хуже. Кормежка только что дерьмом не воняла. Даже одеяло хотели отобрать, но сообразили, что я без него ночью совсем околею. А я все-таки дармовая рабочая сила, меня беречь надо и перевоспитывать. Для перевоспитания вечерами подсылали ко мне Валуя, все время жующего, тошнотворно довольного существованием. Физиономия у него была как вывеска «Жизнь удалась». Он бухтел о том, как тепло и сытно ему живется в бараке, что я веду себя глупо и все хотят мне только хорошего, но из-за моего идиотского упрямства… и тэ дэ и тэ пэ. Иногда из его жующей пасти вылетали характерно чужеродные для него выражения типа «тоталитарный инстинкт», «недемократическое сознание» или даже «зоологический фашист». Это он так клеймил меня, с чужого голоса. Однажды назвал «юдофобом», но, по-моему, сам не понял, что сказал. На меня все эти клички должным образом не действовали. Тогда он решил перейти к прямому подкупу. Сказал, что я плохо выгляжу, ему меня жалко, и сунул в руку шоколадный батончик. Я героя-мученика из себя не делал, без всяких задних мыслей снял обертку и стал есть. Валуй обрадовался, оживился и сдуру рассказал, как получил шоколадку от своего негра-охранника
