— Слушай, господин Иванов, а как тебя на самом деле зовут?
— Да какая разница. Главное, чтобы преемственность в имидже компании была. Шура, Сережа, Володя. Ивановых на Руси много. Несть их числа.
— Я это к тому, что с такой фамилией и с таким стратегическим подходом вам стоит поучаствовать в «Президент-Шоу». Разыграть из себя ярко раскрашенного клоуна-идиота, а потом, неожиданно, показать себя понимающим и умным парнем. У вас бы получилось. Стали бы Президентом.
— Спасибо, — «миллионер без претензий» улыбнулся, видимо представив себя в подобной роли. — Что-то не хочется.
— А что хочется?
Иванов проследил за тем как Татьяна достала свой черный блокнот и положила его на стол. Она искренне считает, что ее записи можно будет использовать для написания книги воспоминаний. (Sic!) Иногда мне кажется, что она только притворяется разумным человеком, а на самом деле не соображает где, когда и как живет.
Человек с ничего-незначащей-фамилией дождался, пока Таня нажмет все нужные кнопки, и продолжил:
— Вам надо сделать заявление прессе типа «Я устал. Я ухожу».
— И не надейтесь. — Как ни странно, Танькино записывание придало мне сил.
— Вы, наверное, думаете, что кино с Шурой в главной роли и… другого известного человека имеют для нас большое значение? Думаете, они вам помогут?
— Надеюсь.
— Зря. Нам, то есть конкретно нам, эти записи совершенно неинтересны. Какой-нибудь другой группе деловых людей из Администрации, может быть, а нам нет. Так что никакой гарантии они вам не дают. Даже если вы составили посмертное пожелание выложить их в Интернете или продать за границу, это не слишком озаботит ваших недругов. Постельные игры Шуры и компании перестанут быть новостью через месяцок другой. Такого добра всегда хватало с избытком.
— А как же государственный престиж?
— Ох, и смешной вы человек. Престиж не пострадает от того, что кто-то с кем-то спит или не спит. Пикантные подробности интересны только желтой прессе. Для нас важна контролируемость процесса.
В ответ я только развел руками, внутренне признавшись себе, что несколько утрировал проблему.
— Слышали про взрыв школы? — поинтересовался Иванов, набирая цифры недлинного правительственного номера. Кому он звонил, я не видел.
— Читал.
— Вот. Лимит на потрясения и ужасы на сегодня исчерпан.
Потом последовало стандартное «
— Он не согласился.
—
— Я тоже так думаю.
—
— Нет. Все очень дружелюбно и благожелательно настроены к переменам.
—
— Без базара, — Иванов улыбнулся неведомому начальнику. — В баню идем?
—
Почему-то я совсем не расстроился.
Вспомнилась безработная молодость. Ну, уволили. Ну, отняли любимую игрушку. Рано или поздно это должно было случиться. Так почему не сейчас? не так? и не «Ивановым»?
— Это переворот, — констатировал я, обращаясь скорее к себе, чем к своему собеседнику.
— Это бизнес. По-русски. Ничего личного, всего лишь бизнес.
— Был в свое время термин «совок». Так вот, это не бизнес и не по-русски, это совок.
— Проще можно? — попросил Иванов. — Без загадок.
— Грубо и неумно все это. Грубо и глупо.
Уж как умеем.
На самом деле ничего они не умеют. По себе знаю. Молодость вообще склонна к наглости. Это только кажется, что умеешь, знаешь, можешь и сделаешь. На стадии же реализации «умелок» дело встает из-за непроходимой тупости окружающих помноженной на собственную непроходимую самонадеянность. В результате вместо «как надо» получается «как удалось» или «как всегда».
Куда как проще объявить Васю Чапаева несуществующим. Убили Васеньку. Нет его. Ищем тело. Раскрываем преступление. Расчет на дурака-зрителя и дурака-Васю. Последний, по замыслу должен затаиться, уйти на дно и может быть, при благоприятном развитии ситуации, найтись в добром здравии, через N-ое количество часов/дней/недель/месяцев. Время, отпущенное на внеочередной отпуск, варьируется в зависимости от развития ситуации. А ситуации бывают разные.
Рассуждая подобным образом, я шел по улице, высматривая камеры слежения. Понатыкано их превеликое множество и на самых заметных местах. Как доподлинно известно, большинство обычные муляжи. Настоящие те, что на перекрестках, в метро, у магазинов и рядом с офисными зданиями, замаскированы, дабы не смущать добропорядочных обывателей. Быть добропорядочным не входило в мои планы, но находить настоящие «глаза законности» удавалось не все и не везде. Если же я засекал любопытную камеру, то обрабатывал ее, что называется «по полной». Снимал очки, строил рожи, показывал язык, прыгал, орал им в микрофоны классическую банальщину:
— Менты козлы!!! — и делал красноречивые жесты, объясняющие, почему я так думаю.
Чтобы не усугублять, к прохожим не приставал, урны не переворачивал и камнями не кидался. И без этого, то, что я вытворял вполне хватало для того, чтобы у них — у тех, кто следил, — сформировалось стойкое представление о моей социальной опасности. Время же, которое я тратил на каждую камеру, в несколько раз превышало время поиска по базе данных.
Красный восклицательный знак в мониторе. Красная точка на карте города. Задержание в течение пяти минут.
Так прошло часа два, два с половиной. Никого.
Даже городовые, подозрительно оглядывающие меня, делали вид, что Вася Чапаев в русском городе нечто вроде бесплатного аттракциона.
Как вы не видели медведя на улице?! Странно. А живого Васю?
Я начинал отчаиваться и придумывать более радикальные способы обратить на себя внимание. Например, пойти на Красную площадь, облиться бензином и сгореть в борьбе. Или, лучше, раздеться до гола и сделать по площади круг почета. Для большего резонанса можно свалить в Лондон и устроить интернет-интервью, рассказать правду и бегать голым по Гайд-парку. Как напоминание о физиологических потребностях, пришла фантазия о Васе Чапаеве запеченном с яблоками — ресторан-акция в фонд помощи культурной оппозиции — человеческая фигура на гигантском серебряном блюде. Завершающий штрих — книга комиксов «Моя борьба».
Не взбодрил меня и звонок Татьяны, которая сообщила о том, что ее не пустил в офис и отобрали пропуск. Когда она кричала:
— Это было ужасно! Это было отвратительно! — приходилось отрывать трубу от уха. Даже с убавленной громкостью децибелы ее крика превосходили допустимые нормы терпения. В таком состоянии она не представляла интеллектуальной ценности и не могла дать разъяснений.
Между тем я чувствовал, что пришло время спросить: «А в чем, собственно, дело?»
Получить ответ я решил у двух ментов, мирно сидящих в патрульной машине. Припарковались они прямо под рекламой шоу «ВЕРХОВНЫЙ СУД»: