Лизон подходит к темному шатену, берет его за плечи, звонко чмокает в обе щеки. Славный малый, он делает то же самое. Очередь блондина. Я предчувствую, что это будет труднее. Когда она кладет ему руки на плечи, он хватает ее за запястья, откинув назад голову, чтобы избежать дружеских поцелуев. Трагически смотрит на нее и шепчет:
— Ты уверена, Лизон?
Она пожимает плечами:
— Ты это хорошо знаешь.
— Что особенного ты в нем нашла, на самом деле?
— Чего нет в тебе? Ничего. Сама не знаю. Он — это он. Сама ничего не могу с этим поделать. Пусти меня, Жан-Люк.
Она хочет высвободиться. Он не отпускает ее. Он больше не знает, что сказать, он понял, что ему больше нечего сказать, он только смотрит на нее, и в его взгляде все, что он чувствует. Она тоже смотрит ему прямо в глаза, печальная и взволнованная. Неумолимая.
Он не может смириться. Как я его понимаю!
— Ничего нельзя изменить?
Она качает головой. Стефани хихикает:
— У тебя нет никаких шансов, Жан-Люк. Он эксперт по сексу. За ним не угнаться.
Звонкая оплеуха служит ей ответом. Стефани не может опомниться. Ягненок превратился в льва.
Затруднительная ситуация. Что делать, когда получил оплеуху, которую вполне заслужил? Вернуть ее? Девчонки в таком случае сразу же вцепляются друг другу в волосы. Очень вульгарно, очень, очень. Заплакать? Только не Стефани. Высокомерно проигнорировать, сделать вид, как будто ничего не произошло? Ремарка та же, что была выше. Громко рассмеяться и пропеть: 'А мне не больно! Тра-ля-ля?' Приблизительно это решение выбирает Стефани. Она признает:
— Я это вполне заслужила. Все же необязательно бить так сильно. Думаю, что у меня вылетела пломба. Ладно, ребята, смываемся.
Она тянет Жан-Люка за рукав куртки. Он дает себя увести и, уходя, бросает на меня взгляд скорее непонимающий, чем ненавидящий. Я стараюсь придать себе вид человека, знающего, что не заслуживает своего счастья, но который тем не менее не собирается выпускать добычу… И черт подери, я вовсе не собираюсь стыдиться того, что я именно тот, кого она любит! Стыдиться моих тридцати пяти лет! Теперь моя очередь показать, на что я способен. Я обнимаю мою Лизон, одна рука на талии, другая на затылке, запрокидываю ее, как в танго, аргентинец до мозга костей, все как полагается, пам, пам, она подчиняется, гибкая и покорная моей руке, настоящее счастье и вот мы опять погрузились во всепоглощающий поцелуй века, второй раз.
Уголком глаза я вижу, как Стефани уводит своих горячих жеребцов, похоже, прямиком на конюшню, что она будет с ними делать, этого я знать не хочу. Она не может сдержаться, чтобы не лягнуть напоследок, прежде чем опустится занавес:
— Желаю успеха, влюбленные! Побереги его, действуй осторожно, он еще может кому-нибудь пригодиться!
Я ничего не могу ответить, рот у меня занят, но я яростно думаю 'мерзавка!', 'змея!', так яростно, что Лизон слышит это какой-то частью мозга. Когда, очень много времени спустя, наши губы разъединяются, она говорит:
— Какое им дело до нас, спрашивается?
— Он любит тебя?
— Да, Эмманюэль. Он любит меня. Ему очень больно.
— Давно?
— Очень давно.
— А ты?
— Как ты можешь спрашивать?
— В этом не было бы ничего сверхъестественного. Я же люблю Элоди…
— Не говоря уже о других!
— Поэтому я могу понять, когда любят двоих и даже нескольких.
— Ты — это ты. А я устроена по-другому.
— Но ты любила его? Принадлежала ему?
Она смеется.
— 'Принадлежала ему'! Это из Ламартина! Ну да, конечно. Ты же не думаешь, что получил меня девственной? Я любила его. Лучше сказать: я была влюблена. Он тоже не был первым. Вспомни, что я сказала, когда пришла к тебе.
— 'Я хочу, чтобы вы со мной занялись любовью'.
— Этого тебе недостаточно? Я же сейчас здесь. И в твоихобъятиях.
Мы хорошо поработали. Суччивор решает, что мы заслужили небольшую передышку, чтобы выпить кофе. Мэтр поднимает глаза от чашки и, расплывшись в улыбке, объявляет:
— Я очень доволен вами.
Весь поглощенный созерцанием 'черного напитка, милого сердцу мыслителей', я спрашиваю:
— Вы хотите повысить мне ставку?
— Какой вы скорый! Но… Подождем, какой прием окажет публика этому произведению… Хе, хе… Кстати…
Я настораживаюсь.
— Кстати, вы видитесь с нашим общим другом, мадам Брантом?
Что-то говорит мне, что здесь надо быть осторожным. Я уклончиво отвечаю:
— Случается.
Не считаю необходимым сообщать ему, что мы встречаемся у нее два раза в неделю, как по расписанию… На самом деле я вдруг осознаю, что мы теперь уже почти не делаем вылазок на природу, на лоно мха и папоротников. Она много работает последнее время. Я чувствую, что она устала, нервничает, у нее много забот… Я сказал бы, что она измучена. Мне случалось задавать ей вопросы, беспокоясь за ее здоровье… Она дает уклончивые ответы, всячески старается избежать расспросов. Однажды я видел, как две большие слезы повисли на концах ее ресниц, затем поползли по щекам. Я их выпил. Она сжала меня в своих объятиях, словно боясь потерять. Я люблю ее все больше и больше. Без конца открываю все новые и новые интимные черточки, которые заставляют меня терять голову при одном воспоминании о ней. Мне случается задавать себе вопрос, кого же я люблю больше. Разумеется, всегда ту, в чьих объятиях нахожусь. Что не мешает мне одновременно думать о другой. О, обнимать их обеих вместе… Я не пресыщенный пошляк. Моя мечта — это мечта о любви и о благоговении. Ничего от коммивояжера, который купил себе двух проституток зараз и восседает посередине с сигарой во рту. Иногда я с ужасом воображаю, что бы делал, потеряй я ту или другую. И быстро переключаюсь на иные мысли…
Суччивор опускает меня на землю:
— Мадам Брантом очень хвалила вас. Должен сказать, что оправданно. У меня никогда не было такого ценного сотрудника, как вы.
Он вздыхает:
— Однажды вы покинете дядюшку Суччивора, чтобы летать самостоятельно, это совершенно нормально.
Я ставлю вопрос ребром:
— Почему бы не подписать рукопись обоим? Тогда я вас не покину.
Он поглаживает подбородок.
— Об этом даже не стоит говорить. Не из-за мелкого тщеславия, не думайте.
Увидев мою улыбку, говорящую 'все же не без этого!', он поправляется:
— Не только из-за мелкого тщеславия. Конечно, я, так же как и любой другой, чувствителен к восхищению в глазах женщин, к дифирамбам критиков…
— … к цифре гонорара.
— И это тоже. Почему бы и нет? Деньги — материализация успеха. Но, прошу вас, не прерывайте
