обрабатывают, монашенки подают, мещаночки укладывают, горожане и крестьяне, шеффены и принципалы, члены муниципалитета и бюргерши, странствующие подмастерья и дворяне — все включены в один процесс — поднося породу, увозя камень.
Архивариус скользил взглядом по фрескам; он обратил внимание на искусственность движений точно привинченных конечностей, на беспомощное усердие божьей твари, страшно впечатляющую силу выпученных глаз, пестрое разноцветье камзолов и плащей. Над все этим, возвышаясь, как бы во втором ряду стояли надзиратели и надсмотрщики, городские стражи с кнутами, служители с пиками. Схватили преступника, сочли, видимо, что он доставил мало камня. Следующая сцена изображала, как его тащили, истязали, наконец повесили на виселице. Изо рта профессора торчал лист пергамента, на котором, возможно, означен был приговор. По верхнему краю фриза, как бы уже на заднем плане, шел городской пейзаж, изогнутая линия крепостного вала, развалины бастиона и голые фасады — оставалось неясно, то ли они изначально были так нарисованы, то ли сырость и плесень со временем разъели изображение. Но еще можно было различить мосты, на которых теснились толпы людей, пеших и конных, в повозках и каретах, спешивших попасть в город за рекой.
— Все, о чем повествуют эти сюжеты, — спокойно рассказывал Катель, — не аллегория, а изображение бытия, действительности. В этих фигурах запечатлена реальность. В целом сюжет представляет, как ты понимаешь, своего рода хронику.
Роберт поднялся с камня. В этой галерее образов словно бы развертывалась история сотворения смерти. Тут была замурована монашенка в камнях, которые она сама изготовила. Там гнали нищего. Здесь вырывали язык болтуну. Охотились за людьми, полыхали костры. Морские духи воспаряли из затонувших кораблей. Лес знамен над полем битвы. Тут отовсюду выползали страх, голод, нищета. Слепой сидел на корточках, и слезы лились из пустых глазниц. Дозорный на башне трубил в горн, и несметные толпы с простертыми вперед руками низвергались во мрак. Казалось невозможным охватить всю совокупность отдельных судеб. Расплывшееся гнилостное пятно на прелом позеленевшем участке стены приковало к себе взгляд архивариуса. Призрачно выступали на нем очертания необычных голов, окруженных жертвенным сиянием, золото которого со временем превратилось в черноту. В одной из них архивариус как будто все явственнее различал, чем долее он вглядывался, черты Высокого Комиссара. Он вздрогнул.
— Какое сходство, — поразился он.
— Да, — кивнул Катель. — Еще вполне угадывается оригинал.
— Древние роды коренного населения города, — сказал Роберт. — Удивительно, как в длинном ряду предков сохраняются сходные черты. Можно подумать, будто это он сам.
— Что значит тысяча лет для природы? Дух вечен.
— Катель! — порывисто бросился Роберт к художнику, обхватив его руками за плечи. — Катель! Ты еще не потерял рассудок? Что здесь происходит? Друг ты мне или нет? Если друг, то объясни, где я нахожусь? Почему, — продолжал он в порыве возбуждения и не дожидаясь ответа, — почему ты говоришь о духе и природе теми же словами, что и Префект, когда я его слушал в день приезда сюда?
— Ты слышал голос Префекта — и живешь? — взволнованно сказал Катель.
Роберт по-прежнему крепко сжимал руками плечи друга.
— Где мы? — спрашивал он.
Ему вдруг показалось, что пол под ним плывет. Но это дрожали его ноги от слабости.
— Одним, — сказал Катель, — здесь, как говорят, дается длительная передышка, другим — более короткая или совсем короткая. Возвращение, или бессмертие, — он протянул руку к древнему изображению Высокого Комиссара, — означает для нас лишь сходный образ.
— Порой ты говоришь совсем как Перкинг, — сказа Роберт, снимая руки с плеч товарища.
— Перкинга, — заметил Катель, — угадываешь, кажется, вон в том образе, среди портретных изображений сообщества Архива. Я затрудняюсь сказать, так ли оно на самом деле. Он, говорят, был ученик Данте. Это фреска более позднего времени. Конца четырнадцатого века.
Архивариус подошел ближе к полустертому изображению. Двенадцать фигур почти в натуральную величину сидели или стояли вокруг длинного стола. Место для тринадцатой фигуры оставалось свободным или было закрашено позднее. Одни держали в руках рукописные листы, другие читали или разбирали бумаги. Стол стоял в полуоткрытой беседке у Старых Ворот. Вглядываясь поочередно в лица, Роберт остановился на одном. Фигура стояла сбоку у конторки, опершись на нее, и строго смотрела вниз.
— Этот, — сказал Роберт.
— Говорят, — уточнил художник. — Правда, беседки на том месте теперь нет.
— Пожалуй, это мог бы быть Перкинг, — сказал архивариус, внимательно всматриваясь в фигуру.
— Как тип, возможно.
— А этот, — воскликнул Роберт, показывая на фигуру в середине группового портрета, — напоминает Мастера Магуса.
— Я сам, — отозвался художник, — Мастера Магуса ни разу не видел. Думаю, что это легендарная личность.
— Он есть, — возразил Роберт. — Хотя мы, кажется, накладываем знакомые черты на изображенные здесь лица, ведь соответствия встречаются довольно часто.
— Может быть, — согласился художник.
Он уже начал набрасывать угольным карандашом на месте отсутствующей тринадцатой фигуры фигуру Роберта в старинном одеянии архивного хрониста с пером в руке и в бархатном берете.
— Ты что, спятил? — крикнул Роберт.
— Я восстанавливаю древние портреты, — пояснил художник.
Архивариус решительно зашагал к двери.
— Я ухожу, — сказал он. — Оставаться здесь дольше у меня уже нет сил. Мне надо возвращаться.
Когда Роберт оглянулся на Кателя, он почувствовал в его позе насмешку.
— Кстати, — повернулся к нему художник, — тебе не случилось встретить за это время фрау Анну?
Этот вопрос поверг Роберта в смущение. Он с болью во взгяде прижал кулак к левой стороне груди. В тишине послышался верещащий звук, который с промежутками настойчиво возобновлялся. Художник удивленно поднял глаза. Архивариус осторожно направился в ту сторону, откуда доносился звук, и возле входной двери обнаружил над чашей для святой воды черный полированный ящичек. Открыв его, он увидал ржавый металлический звонок телефона.
— Новшество! — воскликнул художник. — Техника следит за нами.
Снова зажужжал аппарат, и Роберт приложил к уху телефонную трубку. На его вопросительное 'алло' ответил далекий голос. 'Мы соединяем', — услышал он. В трубке что-то щелкнуло. Другой женский голос осведомился, господин ли доктор Линдхоф у аппарата. Роберт подтвердил. 'Соединяем', — снова сказали в трубке. Роберт ждал.
— Алло, господин доктор Линдхоф, — услышал он у самого уха близкий мягкий голос, похожий на голос Высокого Комиссара. — Извините, что помешал вам. Префектура выражает вам благодарность, господин архивариус, за то, что вы и дальше намереваетесь исполнять ваши обязанности.
— Но, — пробормотал Роберт, — я не знаю… я боюсь, что я… не понимаю… — Он хватался рукой за воздух. 'Все, все', — снова сказал в трубке женский голос. Роберт все еще стоял в нерешительности у мертвого провода, когда Катель крикнул ему:
— Трубку можешь положить!
Роберт послушно подчинился. Потом опять настойчиво повторил, что желает немедленно возвратиться в Архив.
Катель, еще раз окинув взглядом фрески, напомнил архивариусу, что он осмотрел только одну фабрику и должен еще ознакомиться со второй, как бы дополняющей первую, чтобы составить представление обо всем производстве. Поколебавшись с минуту, Роберт согласился, поставив при этом условие — сократить по возможности осмотр второй фабрики, ограничившись самым главным.
По дороге к другому фабричному комплексу, который располагался на противоположной окраине города, Роберт мучительно раздумывал над вопросом Кателя об Анне и над звонком из Префектуры. Зачем он был здесь и кому нужно его назначение?
— Мир, — сказал художник, — круглый. Только мы этого не замечаем. Мы не замечаем даже, что он
