— Вы, агенты, — досадливо сказал Катель, — никак не можете без того, чтобы не шпионить. И все бы вам только дурачить опекаемых Префектурой.
— Уж не причисляете ли вы себя к внешнему штабу Высокого Комиссара! Я принадлежу к категории привилегированных висельников. Мы несем дозор за промежуточным миром своим способом, вы — своим. Пока господин архивариус находится в пределах нашей территории, имеют силу наши средства. К тому же это вполне безобидное испытание, и оно должно, как, впрочем, и все остальное, послужить для него хорошим уроком. Уж не взыщите, господин фон Катель.
Роберт, хотевший кратчайшим путем добраться до Архива, спустился тем временем по каменным ступеням и оказался в темной штольне, через которую он надеялся быстро выйти в знакомые подземные кварталы города. Он беспечно шагал по сумрачному коридору на едва различимую вдалеке полоску света, который за крутым поворота хлынул неожиданно ярким потоком. Когда он, пройдя шагов двадцать, поднял глаза, то увидел впереди себя на некотором отдалении фигуру, которая двигалась ему навстречу. Она по мере приближения стремительно увеличивалась в размерах и замерла на месте в тот момент, когда он сам остановился. Почти осязаемой стояла в двух шагах перед ним фигура, в которой он, к своему удивлению, узнал себя. Он невольно поднес левую руку к глазам и отвернулся. Когда он через несколько секунд медленно опустил руку и взглянул перед собой, то увидел уже десятки фигур, точные копии себя в уменьшенных размерах. Они все разом подняли ногу и двинулись ему навстречу, едва он тронулся с места. Он шагнул словно в пустоту; крошечные фигурки стояли в отдалении, как нарочно расставленные игрушки; они все разом одинаково взмахивали рукой, когда он поднимал руку, точно заводные куклы, управляемые на расстоянии. Он насмешливым взглядом обвел эту игрушечную толпу, но тут прямо на него надвинулось его собственное, увеличенное до сверхчеловеческих размеров лицо. Он застыл на месте. Чуть только он наклонил голову вперед, как зеркальное отражение расплылось в таких уродливо бесформенных очертаниях, что он даже испугался самого себя. Он попытался улыбнуться, но увидел в ответ растянутый в безобразной ухмылке рот.
Он зажмурил глаза и осторожно шагнул в сторону. Неужели это снова его образ, тот, что выступил ему навстречу из полумрака? Впереди него двигалась чья-то фигура, несколько быстрее, чем он сам, так что он как бы шел вслед за нею. Походка, положение левой руки, заложенной за спину, которая казалась чуть ссутуленной, — все явственно выдавало жесты его отца, каким он часто наблюдал его ребенком во время их совместных прогулок. Вот он почти поравнялся с ним, уже потянулся рукой, чтобы схватить за плечо, но фигура неожиданно ускользнула, а его рука уперлась в гладкое сверкающее стекло. Неужели он стал так похож на своего отца, чья сущность и чье глупое адвокатство всю жизнь претили ему? Ведь он чувствовал, что кругом, куда бы он ни оборачивался, его мистифицировали таинственные образы его собственного 'я'.
Теперь его 'я' шагало, раздвоенное, по обе стороны от него, то карикатурно вытянутое в длину, то уродливо сплющенное в толщину. То непомерно массивный купол венчал крошечную вертлявую фигурку, то чересчур узкая головка вихлялась над тучным туловищем. Околдованный, шел он навстречу себе, шагал сквозь себя, следовал за собой. Вот на зеркальной поверхности вспыхнула надпись: 'Ghothi Seauton' — 'Познай самого себя', следом выплыла другая: 'Tattwam asi' — 'Вот ты! Это ты!' У него кружилась голова. Как шальные, вертелись и прыгали вокруг него образы вывернутого наизнанку его 'я'. Он остановился — и все они разом застыли на месте.
Пытаясь найти выход, он двигался на ощупь, шаря руками по зеркальным стенам, но они или отступали, прогибаясь, назад, или выпячивались, извиваясь зигзагами, и он всякий раз упирался в тупик. И всюду видел он только себя, утыкался в самого себя, подстерегал сам себя — казалось, никакой возможности не было выбраться из этой зеркальной тюрьмы! Он уже начал сомневаться в себе, в реальности своего существа. Может быть, он попал на какое-то своеобразное торжище подземного города, где толкался и кружил весь мир, и он в каждом только узнавал себя? Может быть, это была своего рода галерея образов — наподобие фриза в старом зале кирпичной фабрики, — которая рассказывала по-своему таинственные истории?
Был момент, когда он с ненавистью подумал о Кателе, который привел его на эти фабрики. Но едва только мелькнула у него недобрая мысль о приятеле, как он увидел себя в зеркале сжимающим кому-то невидимому горло, и внезапно тень художника рухнула, бездыханная, наземь. На минуту ему представилась Анна, и он уже видел себя в новом образе — распаленного похотью любовника. Вот выплыла другая фигура, и в ней узнал он снова самого себя — склоненного над архивными книгами и бумагами, отказывающегося от обеда, который принес ему юный фамулус. Из-за его плеча, подобно призраку, глядело лицо Перкинга, и огромный вытянутый перст указывал, сетуя, на пустые страницы хроники. На переплете сидела мумия, и том рассыпался в прах. Мумия исчезла, палец скрючился, и возник господин в сером цилиндре, который небрежно помахивал парой голубых кожаных перчаток. Он увидел в эеркале испуганное, отчаянное выражение своего лица, какое оно приняло, вероятно, в этот момент на самом деле. Все фигуры сиюминутно исполняли то, о чем он только что помыслил. Заглушенные желания и порывы, тайные думы, сокровенные движения души, любовь и ненависть — все в обнаженном виде представало перед ним, как зеркально отображенные действия. Образы проносились, как кадры все быстрее прокручиваемой киноленты.
Теперь он видел себя спускающимся крадучись по объятому ночным мраком каменистому склону вниз, к пограничной реке, ступающим в воду, чтобы переплыть на тот берег. Но, как это бывает во сне, он не может сдвинуться с места, вода засасывает, точно тина, и, сколько он ни силится удержаться, все больше заглатывает его; вот он уже погрузился по пояс, вот уже одна только голова высовывается из воды, и он кричит в ужасе. А это сам Роберт, у которого плавали перед глазами зеркальные своды, повернул голову. Тут надвинулась на него голова Горгоны с его лицом, искаженным страшной гримасой. Когда он уперся рукой ей в грудь, все безмолвные фигуры вокруг, его отражения, схватились за сердце.
Искусственный свет погас, и мистифицирующие зеркальные стены померкли. Постепенно он пришел в себя и, различив в сумраке слабо мерцающий свет в глубине коридора, двинулся на него. Чем дальше, тем светлее становился коридор. Вот он уже достиг лестницы и медленно стал всходить по ней. На верхней ступени стоял, ожидая, Катель, это он выключил искусственное освещение, чтобы Роберт смог найти выход из лабиринта. С чувством облегчения Роберт устремился к нему, чуть пошатываясь.
— Ты снова тут! Спасибо тебе! — говорил он, сжимая руку приятеля и долго не выпуская ее.
— Пока еще тут, — сказал Катель.
— Но где я блуждал? Это было страшно, я думал, что всю жизнь теперь уже не спасусь от этих зеркал, которые показывали мне изнанку моего существа. А я еще хотел кратчайшим путем попасть к себе.
— Этого хочет каждый, — заметил Катель.
— Пойдем отсюда, — с дрожью пробормотал Роберт, — тут все еще веет таким холодом!
Не сразу художнику удалось успокоить напуганного приятеля. По дороге в город он объяснил ему, что тот попал в один из старых тупиков, которые устроены в давние времена и задуманы как ловушки, чтобы сбивать с пути беглецов и дезертиров.
— Много есть чудаков, — говорил Катель, — которые тоскуют по соли земли. Но еще никому не удавалось, что бы ни рассказывало предание, сбежать из нашего города.
— Катель, — сказал Роберт, который мало-помалу собрался с мыслями, — что это за мир, куда меня заслали? Что все это означает? Порой мне кажется, что я как будто в каком-то чистилище.
— Возможно, это путь большого очищения — промежуточное царство, как иные говорят, где отделяются шлаки земли.
— Но куда ведет этот путь? — допытывался Роберт.
— На подобный вопрос мне в Префектуре однажды ответили так: одни полагают, что он каждого приводит к себе, другие — что уводит от себя.
Сколько-то времени они шли молча сквозь серую мглу сумерек, которые быстро сгущались в воздухе.
— Мне кажется, — вновь заговорил архивариус, — что какая-то страшная связь существует между всеми вещами.
— Пожалуй, с помощью Анны, — сказал Катель, — ты когда-нибудь обретешь ясность и испытаешь свободу плененного существования.
Уже стемнело, когда у Старых Ворот архивариус расстался с художником, который сосредоточенным
