полагается иметь два дома — для каждой жены отдельно. Плата за жену буйволами (белис) при покупке второй жены ниже, чем при покупке первой. Внебрачные дети рождаются не слишком часто, обычно у невест в случае разрыва помолвки, так как жених и невеста часто живут супружеской жизнью до брака. На побережье жених вступает в права супруга с момента уплаты первой части белиса. Если девушка забеременеет, она непременно скажет, от кого, иначе роды могут иметь трагический исход.
Женщины здесь носят одежду, называемую «липа», если она черная, и «брит» или «плекат», если она любого другого цвета. Это нечто вроде широкого саронга. Липа, брит и плекат надеваются чаще всего поверх платья или блузки; девочки под них ничего не надевают.
Кормление ребенка грудью при посторонних в этих местах — обычное явление, но женщин с обнаженной грудью я не видел. Пожилых женщин с неприкрытым торсом я встречал совсем неподалеку, в Соа. Может быть, климат Вангка более суров?
Мужчины здесь, как и повсюду, носят липы и рубашки, иногда что-то вроде курток или пиджаков, надетых вместо рубашек прямо на голое тело. Дети ходят в белых рубашках и голубых брюках, девочки — в юбках; саронги они надевают только утром и вечером.
Украшений женщины носят сравнительно мало. Изредка попадаются серьги типа палуенских или английские булавки в ушах. Вечером наблюдаю за девушками, как они плещутся в «умывальне» — под струей воды, которая поступает по специальным трубам от источника.
Я познакомился с молоденькой девушкой-хохотушкой. Дал ей прозвище Смешинка, которое быстро привилось. Зовут же ее Сиси, или Цецилия. Сиси окончила местную школу и хочет продолжить учебу в Энде. Учится она самозабвенно, понимая, что образование — единственное средство спастись от нужды. Скорее всего она будет медсестрой, то есть вполне самостоятельным человеком. Родственники же, мечтающие получить за нее белис, остались бы ни с чем, поэтому они не в восторге от ее учебы и подозревают миссионеров, которые помогают ей учиться, в том, что те хотят выучить девушку, выдать ее замуж, а белис взять себе.
Одна из наиболее интересных моих вылазок в горы связана с поисками следов «дикого человека» (оранг пендека). Когда я впервые заговорил на эту тему, мои собеседники оживились:
— Да, да, конечно, есть… Это люди маленького роста — метр, от силы полтора, но они не обезьяны. Живут в горах, питаются лесными плодами.
О том, что оранг пендек обитают в горах, говорят весьма уверенно, но встречаются ли они вообще на Флоресе, никто толком не знает.
В этих рассказах легенды смешиваются с данными археологических раскопок. Голландский археолог ван Верхаувен обнаружил здесь наскальные рисунки, которые, по мнению моих собеседников, подтверждают факт существования оранг пендека.
На следующий же день после разговоров о диком человеке договариваюсь со Стефанусом идти смотреть рисунки. Выходим рано утром и направляемся по тропе, которая изрядно заплевана бетелем — видно, что по ней часто гуляют. Доходим до. каменного вала — когда-то это было укрепление типа баррикады, которое жители Вангки использовали во время войн. Оружием служили копья, луки, паранги. Воевали против Соа, Баджавы, Мангараи. Войн с португальцами или голландцами не вели. Когда пришли, белые завоеватели, раджа сдался без борьбы.
Переходим вал, продираемся сквозь кусты и оказываемся у подножия отвесной скалы. Действительно, на скале видны какие-то примитивные рисунки — будто дети рисовали солнце. Стефанус с гордостью указывает мне на рисунки, но на меня они не производят сильного впечатления. Хотя, я думаю, они представляют большой научный интерес, коль скоро такой крупный археолог, как Верхаувен, пришел от них в восторг. К сожалению, он допустил оплошность: вместо того чтобы самому все измерить и скопировать, поручил это семинаристу из Маталоко. В итоге росписей на скале стало больше: лихой семинарист прибавил к оригинальным рисункам свои, а кроме того, нацарапал множество черточек, которыми отмечал выполненную работу. Хорошо хоть Стефанус может отличить одни рисунки от других.
Говорят, что с этих скал в ясные дни просматривается Палуе. Сегодня ничего не видно: пасмурно, туман. Возвращаемся по каменистой тропе. На небольшой, усыпанной крупными камнями поляне обнаруживаем несколько гробниц. Когда-то здесь был кампунг, который из-за близости к пограничной зоне перенесли в другое место. Отсюда недалеко и до прежнего места жертвоприношений. Едва заметная тропинка приводит к заросшей кустарниками и окруженной камнями поляне с грудой камней посередине. Это и есть жертвенник. Стефанус преспокойно отдыхает, сидя на камне, а я рыскаю по холму, словно гончая. Здесь, несомненно, был такой же культовый объект, как темпат кербау на Палуе.
По возвращении заходим в дом Стефануса, а потом отправляемся к здешнему жертвеннику. На том месте, где связывают кербау, стоит столб, увенчанный крестом (!). Перед одним из домов торчит бамбуковый шест. На нем — череп кербау, а вообще черепа не хранят, их выбрасывают. Когда было последнее жертвоприношение, никто точно не помнит — много лет назад.
После обеда еду осматривать Вангку. Направляюсь в ту сторону, откуда доносится бой барабана. Так вот оно что: здесь продолжается вчерашняя свадьба. Меня сердечно приветствуют, охотно вступают в разговор, предлагают бетель, от которого я, естественно, отказываюсь. Настаивают — это так приятно и так полезно! Говорю, что не хочется привыкать, потому что в моей стране сири нет. Неужели нет? Бедные, бедные поляки!
Вернувшись в миссию, беседую с ксендзом Осецким. Он сказал, что на его памяти здесь было одно жертвоприношение, которое состоялось года два назад в соседней деревне Кеджа. Его организовал некий богач, язычник, член довольно большой группы местных язычников. Однако власти не поддержали идею устраивать жертвоприношения, отчасти из экономических соображений, а отчасти оттого, что ошалевшая толпа убивает животных невероятно жестоким способом: их связывают и секут парангами.
Однако пора возвращаться в Джакарту. Перед отъездом вместе с миссионером посещаю местную школу. Какое здесь развернулось строительство! Видно не только то, что есть, но и то, что будет. Пока обучение идет в большом зале, разделенном бамбуковой перегородкой на три части, но уже есть спальня для мальчиков и столовая. Под остальные здания заложен фундамент. В спальне, рассчитанной на пятьдесят мальчиков, уже сейчас не хватает мест. До недавнего времени асрама (общежитие) мальчиков находилось в старой церкви, а асрама девочек — в маленькой комнатке в домике из бамбука. Сейчас мальчики получили помещение в новом здании, а девочки — их около двадцати — спят в боковых нефах церкви, отделенных от центрального нефа цветными занавесками.
Молодежь учится вечерами при свете трех газовых фонарей. Временами неф превращается в зрительный зал, а функции сцены выполняет маленькая пресвитерия.
Девочки спят на бамбуковых кроватях, а мальчики — на железных, привезенных еще во времена, когда в этих местах не было польских миссионеров.
Главную трудность в строительстве школьного комплекса представляет доставка цемента из Риунга. На лошадь нельзя погрузить больше одного мешка. А что такое на стройке один мешок цемента? Дело пошло на лад только с появлением польской миссии. Поляки же построили здесь церковь. Сооруженная при первом миссионере старая церковь давно стала мала, начали возводить другую, однако священник плохо следил за работой, строители пили, и все шло из рук вон плохо. Одна из колонн обрушилась. Кончилось тем, что возникла недостроенная развалина, с которой не знали, что делать — то ли достраивать, то ли ломать. Поляки решили строить как следует, основательно. Объем строительства немного сократили, убрали то, что было разрушено, воздвигли стены — и новая церковь готова.
Жду учителя, которого обещал привести ксендз Осецкий. По его словам, это самый интеллигентный человек в школе, преподаватель, который (неслыханно!) пользуется на своих уроках картами, чего не делает даже географ. Если ученики хоть как-то разбираются в картах, то только благодаря учителю истории и ксендзу Осецкому, который учит ребят английскому языку и регулярно устраивает викторины с множеством вопросов, в том числе касающихся Польши.
Беседую с учителем истории о том, каким языком пользуются у себя дома бывшие ученики школы. Оказывается, язык вангка стоит на первом месте, индонезийский же рассматривается как второй по значению, но не иностранный, не чужой. Молодежь ощущает свою связь с Индонезией так же прочно, как и связь с Вангкой. Если же возникнет конфликт, молодые жители Бангки поставят интересы Индонезии выше интересов своей деревни.
Разговор прерывает ксендз Осецкий — отодвинув фисгармонию, он обнаруживает за ней крупную,
