—
Слова, нанесенные на карту, зашифрованы, но пейзаж мне знаком: хребет Каньона и плато, протянувшееся позади него. Вместо того чтобы показывать горы, куда ушли фермеры, карта изображает реку, в которой погиб Вик — она протекает через равнину и теряется внизу карты. Водный поток обрывается в чернильно-темном пятне, поперек которого протянулись белые зашифрованные слова. — Я думаю, что это океан, — Инди указывает на темное пространство на карте. — А этими словами помечен остров.
— Почему ты не показала ее Кассии? — интересуюсь я. — Она ведь сортировщик.
— Я хотела отдать ее
— Что ты имеешь в виду? — удивляюсь я.
Она в нетерпении трясет головой. — Я знаю, что ты можешь разгадать шифр. Знаю, что ты умеешь сортировать.
Инди права. Я могу сортировать. И я уже выяснил, что означают эти белые слова:
Строчка из стихотворения Теннисона. Это территория Восстания.
— Откуда ты узнала, что я умею сортировать? — спрашиваю я Инди, опуская карту и притворяясь, что пока не смог разгадать шифр.
— Я подслушивала, — отвечает она и затем наклоняется вперед. За исключением нас двоих, сидящих в свете фонаря, весь остальной мир кажется погруженным в темноту, и я остался наедине с ней и с ее мыслями обо мне. — Я знаю, кто ты такой, — она склоняется еще ближе. — И кем тебе положено быть.
— Кем мне положено быть? — переспрашиваю я, но не отстраняюсь от нее. Инди улыбается.
— Лоцманом, — отвечает она.
Я смеюсь и расслабляюсь. — О, нет. А как же то стихотворение, которое ты рассказывала Кассии? В нем говорится о женщине-Лоцмане.
— Это не стих, — свирепо говорит Инди.
— Песня, — до меня, наконец, доходит. — Слова, которые требуют музыкального сопровождения. — Я должен был догадаться.
Инди сокрушенно вздыхает. — Не имеет значения,
— Но я все равно не Лоцман.
— Ошибаешься, — настаивает она. — Ты просто не хочешь им быть, поэтому и избегаешь встречи с повстанцами. Кто-то должен вернуть тебя в лоно Восстания. Именно это я и пытаюсь сделать.
— Восстание это не то, что ты себе представляешь, — говорю я. — Это не сборище Отклоненных и Аномалий, мятежников и бродяг, стремящихся к свободе. Это целая организованная система.
Она снова пожимает плечами. — Что бы это ни было, я хочу стать частью его. Я всю свою жизнь мечтала об этом.
— Ели ты считаешь, что она приведет нас к Восстанию, почему даешь ее мне? — спрашиваю Инди, тряся картой. — Почему не Кассии?
— Мы похожи, — шепчет она. — Ты и я. Мы больше подходим друг другу, чем вы с Кассией. Мы могли бы уйти прямо сейчас.
Она права. Я действительно вижу свое отражение в Инди. Я чувствую такую сильную жалость по отношению к ней, что это, возможно, нечто совсем другое. Сочувствие. Каждому необходимо верить во что-то, чтобы выжить. Она выбрала Восстание. Я выбираю Кассию.
Инди долгое время хранит молчание. Скрывающаяся, убегающая, в постоянном движении. Я вытягиваю свою руку рядом с ее ладонью, не прикасаясь к ней при этом. Но она может видеть шрамы на моих пальцах, оставшиеся от жизни в этих местах — отметки, которых не бывает у Граждан Общества.
Инди смотрит на мою руку. — Как долго? — спрашивает она.
— Как долго что?
— Как долго ты находишься в статусе Отклонение от нормы?
— Я тогда был ребенком, — отвечаю я. — Они реклассифицировали нас, когда мне было три года.
— И кто стал причиной этого?
Я не хочу отвечать на этот вопрос, но чувствую, что мы подошли к опасному краю. Как будто она держится за стену ущелья. И если я сделаю неверное движение, она посмотрит через плечо, отцепится и упадет вниз. Мне придется открыть ей часть моей истории.
— Мой отец, — отвечаю я. — Мы были Гражданами Общества и жили в одной из Приграничных провинций. Затем Общество обвинило его в связях с повстанцами и выслало нас всех в Отдаленные провинции.
— Он
— Да, — подтверждаю я. — И затем, когда мы уже собирались покинуть нашу деревню, он убедил односельчан последовать за ним. Почти все погибли.
— Тем не менее, ты все еще любишь его, — говорит она.
Теперь и я на краю вместе с ней. Ей все известно. И мне придется сказать правду, если я хочу удержать ее от падения.
Я делаю глубокий вдох. — Конечно, люблю.
Я сказал это.
Ее рука лежит на полу рядом с моей, на рассохшихся половицах. Дождь за окном рассыпается на золотые и серебряные нити в луче моего фонарика. Не думая о том, что делаю, я мягко касаюсь ее пальцев.
— Инди, — говорю я. — Я вовсе не Лоцман.
Она мотает головой. Не верит. — Просто прочти карту, — убеждает она меня. — И тогда все поймешь.
— Нет. Я не хочу знать все. Я хочу знать
— Все началось с того, когда ты убежала, — я стараюсь подбодрить ее.
Она смотрит на меня, раздумывая. Внезапно — хотя она и кажется такой колючей — мне хочется дотянуться и обнять ее. Не так, как я обнимаю Кассию — а как кого-то, кто тоже понимает, что значит быть Отклоненным.
— Все началось с того, когда я убежала, — повторяет она.
Я наклоняюсь ближе, чтобы расслышать. Предаваясь воспоминаниям, она говорит гораздо тише, чем обычно. — Я хотела сбежать из трудового лагеря. Когда они затащили меня обратно на воздушный корабль, я думала, что потеряла последний шанс вырваться. Я знала, что в Отдаленных провинциях мы обречены на погибель. А потом увидела на корабле Кассию. Ее не должно было быть ни там, ни в лагере. Я копалась в ее вещах и поняла, что она не была Отклоненной.
— Так для чего же она прокралась на борт корабля? Что надеялась найти?
Пока Инди рассказывает, она, не отрываясь, смотрит мне в глаза, и я вижу, что она не врет. Первый раз она совершенно открыта передо мной. Она выглядит красивой, когда не сдерживает себя.
— Позднее, в деревне, я слышала, как Кассия разговаривала с тем парнем о Лоцмане, и о тебе. Она хотела идти за тобой, и вот тогда я впервые подумала, что ты можешь быть Лоцманом. Я думала, Кассия
Инди смеется. — А потом я осознала, что она не лгала мне. Она не говорила мне о том, что ты Лоцман, потому что сама не понимала этого.