Лично Род считал себя довольно хамоватым.
Но Саймон обладал большой терпимостью. – И все же, ради тебя самого я прошу повернуть обратно на юг. Чародеи колдуна не станут добродушно взирать на того, чей разум они не смогут почувствовать.
– Цены в Романове не выше, чем в Тюдоре. – Саймон не сводил цепкого взгляда с глаз Рода, Он, казалось, прожигал ему сетчатку и проникал в мозг. – Что еще заключено в твоем ответе?
Род неохотно признал. – Есть в нем еще кое-что, но ты получишь лишь то, что услышал.
Саймон с минуту продолжал глядеть на него.
А затем вздохнул и отвернулся. – Ну, судьба твоя, и отвечать за нее ты должен сам. И все же не забудь, друг, что твои жена и дети рассчитывают на тебя.
Род бесспорно не забывал об этом. На один болезненный миг ему представилась Гвен и дети, ждущие неделю за неделей, без всяких известий о нем. Затем он строго оттолкнул эту мысль в сторону и попытался представить себе лица мальчиков, если он бросит задание и вернется туда, где не грозит опасность. – У тебя есть обязательства перед народом твоей деревни, мастер Саймон. У меня тоже.
– Какие? Перед жителями твоего села?
– Ну, во всяком случае, перед моим народом. – Род думал о всем Грамарие, не говоря уж о Децентрализованном Демократическом Трибунале. – А коль принимаешь на себя такое обязательство, то его нельзя забывать только потому, что выполнение его становится опасным.
– Да, именно так, – нахмурился Саймон. – Именно это я и начал понимать лишь теперь.
Род повернулся к нему, тоже нахмурясь. – Но ты уже сделал свое дело, пошел на требовавшийся от тебя риск. Никто не назовет тебя трусом за уход сейчас на юг!
– Я назову, – просто ответил Саймон.
Какой-то миг Род посмотрел ему прямо в глаза, а затем со вздохом отвернулся. – Что я могу на это сказать, любезный?
– Ничего, кроме 'но' своему коню.
– Зачем? – Кисло спросил Род. – Везет эту телегу может и конь, но правит ею пара мулов.
Закат застиг их еще на дороге, по обеим сторонам которой колосились хлеба. – Нет, – заверил Саймон Рода, – никакого села поблизости нет.
– Вот этого-то я и боялся, – вздохнул Род. – Ну, земля и раньше служила мне постелью. – Он свернул с дороги, остановившись в зарослях сорняка между трактом и полем. Он принялся нарезать овощи в чугунок, прежде чем Саймон успел предложить свои услуги.
Трактирщик вопросительно поглядел на него, а затем спросил. – Ты всегда возишь с собой чугунок?
– Я одно время был лудильщиком. Привычки пристают надолго.
Саймон улыбнулся, качая головой, и откинулся назад, оперевшись на локоть. – По-моему такие путешествия тебе не в новинку.
– Мы квиты, – фыркнул Род. – У меня возникло ощущение, что разбивание чар не совсем внове для тебя.
С миг Саймон сидел, не двигаясь, но глаза у него засветились. – Я мог бы поверить, что ты прочел мысли.
– Если и да, то твои мысли нуждаются для меня в раз. Так когда же ты начал разбивать чары?
Саймон выпрямился, обхватив руками голени и положив подбородок на колени. – Жители деревни заходили ко мне в трактир выпить пива, которое они получали в качестве цены за приносимые ими продукты. Вскоре пришел один, у которого было тяжело на сердце и смутно на душе. Он пришел выпить и помолчать, возможно, надеясь, что пиво утолит его беспокойство.
Род кивнул. – Странно, что мы всегда пытаемся обратиться к такому выходу. Хотя знаем, что оно никогда не срабатывает,
– Да, но высказывание своих дум сочувствующему слушателю помогает облегчить душу. И со мной говорили подолгу, ибо я слушаю со всем вниманием, какое я могу выказать. Однажды пришедший был похож на стену зимой, словно треснул при первом же заморозке. Он не мог говорить, а лишь сидел сгорбившись над своим кувшином. И все же сумятица его мыслей вращалась вокруг такой боли, что они так и кричали. Я не мог закрыть от них свой разум, даже если б захотел. Над всеми его мыслями маячила тень петли.
Род резко вскинул голову. – У паренька была тяга к самоубийству?
– Да. Он был не мальчик, а лет тридцати с лишним. Такие переходы из одного состояния в другое и ввергают нас в смуту, а все его дети уже выросли.
Род не мог понять, в чем тут проблема, у него-то женой была Гвен. – И что же ты предпринял?
– Налил еще кувшинчик и один для себя и подсел к нему. Потом под предлогом разговора, а говорил я один, прощупал суть его страданий сквозь путаницу его мыслей, нашел истоки его боли и стыда, а затем задал вопросы, что заставили его заговорить. Ему было нелегко говорить об этом, все же я поощрял его, и он набрался решимости. Я намеревался лишь обсудить его тайные страхи, сказать ему, что они не столь уж страшны. И понял, что когда коль скоро он высказал вслух свои мысли, я уже знал с их содержании. Его мне поведал мой собственный внутренний голос. И тогда я смог задать ему вопрос, ответ на который показал бы ему то хорошее в нем, что могло противостоять тому, что его мучило. Когда мы закончили, он успокоился и пришел в себя.
– Ты спас ему жизнь, – обвинил Род.
Саймон польщено улыбнулся, – Возможно. Тогда я начал оказывать такую помощь всем растревоженным душам, коих встречал. Нет, я даже сам отыскивал их, если они не заходили ко мне в трактир.
– Это могло быть опасным, – указал Род. – Ведь, чтобы спасти людей у края пропасти, надо обладать особой силой. Соседи решат, что для этого надо быть ведуном. Особенно раз ты браконьерствовал на заповедной территории приходского священника.
Саймон покачал головой. – Да кто про это знал? Не знали даже те, кому я помог, ибо я не давал ни советов, ни увещеваний. К тому же я жил в деревне. Мы там все друг друга знали и поэтому нет ничего удивительного, что я встречался с любым из них и немного болтал. И все же вскоре народ начал поговаривать, что растревоженные души могут найти успокоение у меня в трактире.
– Определенно браконьерство на территории священника, – пробормотал Род. – И это означало взваливать на свои плечи очень много горя.
Саймон раздраженно покачал плечами. – Они были моим народом, мастер Оуэн. Им и нужно помочь, коль они народ. Таких случаев, правда, не бывало больше трех за год.
Род выглядел неубежденным.
Саймон опустил взгляд на бивачный костер. – И поэтому, когда Том пастух впал в мрачное молчание, братья привели его ко мне в пивную. На самом деле, они внесли его, ибо он даже ходить сам больше не мог. – Он покачал головой. – Он был моим старым другом, вернее сказать давним соседом.
– Что же с ним стряслось?
Саймон повернул головой из стороны в сторону. – Лицо у него одрябло, он не мог сам двигаться, а лишь сидел, не говоря ни слова. Я пододвинул табурет, сел рядом с ним и смотрел ему в лицо, пока задавал вопросы, на которые он не отвечал. Но мой разум все время был открыт, прислушиваясь изо всех сил к любым мыслям, какие могли промелькнуть у него в голове. Одна мысль в ней была, но только одна. И она заполняла его, подавляя всю его душу и сердце погребальным звоном.
– Снова самоубийца?
Саймон покачал головой. – Нет. Понимаешь, тут было не желание умереть, и даже не готовность к смерти, а уверенность, убежденность, что он обязательно скоро умрет.
Род сидел совершенно неподвижно.
– Я трудился, не жалея сил борясь с этим убеждением. Но я опять лишь мог задавать вопросы, которые напоминали бы разуму о вещах, вызывавших бы у него желание жить – о жене, о детях, о заботливых соседях. Но все бестолку. – Он покачал головой. – Можно было подумать, что он не слышит, ибо в нем по- прежнему звенел медный звон смерти.
– Саймон вздохнул, покачав головой. – В конечном итоге, я мог лишь предложить его собратьям отвести беднягу к священнику. – Он пожал плечами. – Я не смог заронить ему в голову мыслей, способных противостоять тому страшному принуждению. Во мне нет такой силы.
