Неистовый Петр был тысячу раз прав, перенеся столицу Империи в новосозданный град своего имени над вольными берегами Невы.
И еще более прав был Валентин Петрович, ее туда вернувший.
Столица Империи – должна быть только в Санкт-Петербурге.
В Москве – слишком много интриг.
Зауми.
Дрязг.
Хотя иногда это даже идет на пользу.
Вот, в частности, как сейчас…
Вместо объявленного чая Вождь снова пил водку.
Именно пил, по-фронтовому, полустаканами, залпом и – не хмелея.
Никита так не мог.
Да может, и слава богу.
Не всем в этом мире быть полубогами, Вождями и героями. Кому-то надо и грязную работу выполнять.
Бумажку украсть, человечка зарезать…
Когда Верховный так пил – он чаще всего и поручал Никите нечто подобное.
В смысле – зарезать.
Вначале совесть успокаивал.
Никита – уже привык.
Работа такая.
На ней совесть – вещь неподобающая и с точки зрения строевого устава непозволительная.
Это Вождь может позволить себе рефлексию и ледяную водку стаканами.
Начальник Четвертого главного управления Имперской безопасности – нет, не может.
Катаев допил очередной «дозняк», небрежно закусив лафитник тонкой полоской заботливо спрыснутого лимоном балыка из местного, московского осетра: южных, астраханских Канцлер не любил, считал слишком жирными.
Не торопясь набил крепким светлым абхазским табаком свою знаменитую, насквозь прокуренную трубку.
Прокашлялся.
Открыл маленькую серебряную табакерку, и, погрузив в содержимое длинный, специально для этих целей выращенный ноготь мизинца, по-фронтовому решительно заправил обе ноздри кокаином.
Фыркнул, вскидываясь.
Никита тут же прекратил созерцание медленно тающих легких июньских облаков в пронзительно- голубом, непривычном для питерского человека небе, и повернулся к Вождю, напрягаясь в привычном ожидании.
Вот.
Сейчас.
Сейчас будет.
Катаев снова прокашлялся.
– Поедешь в Переделкино. На дачу к Четвертому объекту. К Деду. С собой возьмешь свиту из лучших диверсантов ОСНАЗа, которым доверяешь лично. Предлог понятен. Завтра парад, обеспечивать безопасность его участников – твоя работа. Поговоришь, пообщаешься. Сделаешь вид, что что-то вынюхиваешь. На самом деле просто подготовишь «подходы» и продумаешь возможность ликвидации. В течение ближайших двух недель после завтрашнего праздника Старик должен быть мертв, и причины его безвременного ухода из нашего не самого лучшего из миров должны быть естественны. Тебе все понятно?!
Катаев коротко побарабанил по столешнице.
Выпустил клуб горького дыма из хорошо прокуренной трубки.
Еще немного подумал.
Ворчаков – просто молчал.
Ждал.
Торопить Вождя, обыкновенно весьма демократичного в общении с ближайшими помощниками, в такие моменты не следовало.
Валентин Петрович очень не любил тех, кого называл торопыгами.
А те, кого Вождь не любил, обычно плохо заканчивали.
– Смерть должна выглядеть максимально естественной. Максимально! Сердечный приступ. Пищевое отравление. Самоубийственная пуля в висок. Ты меня понимаешь?!
Никита коротко кивнул.
Что тут непонятного?!
Сделаем.
Сначала придумаем, а потом, помолясь, – исполним.
Нам не привыкать…
Катаев снова побарабанил пальцами:
– После этого, до Олимпиады, решишь вопрос и с Лаврентием. Он тоже больше не нужен. Вы с Розенбергом правы: церковники забрали слишком много власти, а жиды в последнее время слишком легко крестятся по православному обряду. На место Берии будет назначен сам Розенберг. У нас слишком мало времени, чтобы работать и дальше по «мягкому варианту»: германские большевики стремительно вооружаются, большая война неизбежна, а еврейство – готовая пятая колонна. Зачистишь всех!
Ворчаков пожевал нижнюю губу.
Всех?!
Катаев, будто прочитав его мысль, – коротко кивнул:
– И моего друга юности Осипа Шора в том числе. Как бы я сам об этом ни жалел. Исключений быть не должно, я их блядский корень еще по Одессе знаю. Держатся друг за друга крепче, чем за любую государственную власть. Ося – мужик надежный, но в ситуации, когда мы начнем резать и высылать его соплеменников, даже я не знаю, как он себя поведет. Точнее – слишком хорошо знаю, поэтому его пуля – первая. Все понял?!
Ворчаков снова кивнул.
– Вопросы есть?
Никита достал из кармана пачку «Дюшеса», искоса глянул на Вождя, тот отмахнулся: не до условностей, разрешаю…
– Мне продумать сценарии?
Катаев хмыкнул:
– А у нас с тобой что, большой выбор?! Организуешь народные волнения с неминуемыми еврейскими погромами. Какую-нибудь «ночь длинных клинков». Под шумок всех и уделаем. Этот план с Альфредом у вас, насколько я понимаю, давно разработан. Но сначала почистишь армию и церковь! Понятно?! В армейских структурах не должно остаться ни одной добровольческой сволочи! Эти – вечно хотят быть чистенькими, они даже в Гражданскую намеревались не победить, а благородно погибнуть! Пасть, блядь, на поле брани. «Добровольчество – добрая воля к смерти»! Как же. Если б тогда Троцкого товарищи в Германию не отослали, да Джугашвили заговорщики в Царицыне не грохнули, еще неизвестно, чем бы все это безобразие закончилось! Поэтому возможных лидеров армейских волнений должна ожидать череда несчастных случаев, самоубийств и прочих смертельных случайностей. Всех! Списки возьмешь у своего друга Альфреда, он мне их подавал, я там кое-кого добавил. И в первую очередь – Старика! Закончить необходимо до Олимпиады. А уж еврейские погромы и аресты много на себя берущих церковников – вполне можно провести и после праздника спорта, без армии наши попы не опасны, а порознь еще и трусливы. Тебе все понятно, Никита Владимирович?!
Ворчаков встал, вытянулся во фрунт.
Одернул любимый полувоенный френч.
Выкинул правую руку вверх: от сердца к солнцу, любимым их с Вождем приветствием легионеров.
