светлое будущее, во имя которого получаем приказ взорвать синагогу. Мы оба фанатики большевизма, ни у тебя, ни у меня рука не дрогнет. Но у кого-то из нас что-то где-то все-таки екнет. У кого?.. Не у меня ведь. Ну вот и суди. То же самое — при разрушении церкви. Все были безбожниками, все были интернационалистами, но где-то, в самом глубоком подполье, под кожей, у кого-то что-то екает, а у кого-то — нет… Это, если говорить о евреях и русских. А если говорить о России и Западе, то и здесь не все так просто. Время показало свой кукиш всем стараниям нацепить на Тишку западный смокинг. Кто еще, кроме Солженицына, это предвидел? Да то ли еще будет… И, вообще, ты должен понять: не все доступно голому разуму.
Моему — уж точно.
«Нужно совершенно отказаться от той рационалистической идеи, что Бог есть мироправитель, что Он царствует в этом природном мире».
Это снова Николай Александрович Бердяев. Как говорили в старину, большой оригинал.
Его отрицание традиционного Бога настолько мощно, что любой атеист должен завистью изойти. Однако не торопись. Оно, это отрицание, — лишь тактический ход в непримиримой схватке именно с ним — с атеизмом: «У меня выработалось глубокое убеждение в том, что обычные традиционные методы апологетики лишь поддерживают безбожие и дают аргументы атеизму». Каково?!
«Трудно защищать не веру в Бога, — проницательно замечает он, — трудно защищать традиционное учение о Промысле Божьем в мире. Это учение никак не может быть согласовано с существованием зла и его необычайными победами в мировой жизни, с непомерными страданиями человека».
В самом деле, мир лежит во зле и зло празднует в нем необычайные победы. И если Бог — его создатель и правитель, то Он — подлец и преступник, которого надлежит не любить, а судить, по меньшей мере. На протяжение почти двух тысяч лет, начиная с того дня, когда Церковь успешно воссела на плечах Европы в качестве официального религиозного культа и создала мир Божий, разгул Божественного фашизма захлестнул все. Потекли реки крови, гонений, изощренных пыток, сжиганий живьем на кострах, искоренение и преследование науки. И все во имя Бога, слова Божьего, Божьей истины, Божьей чистоты.
В одной Германии только, за одно столетие только — с 1450 год по 1550 год — было замучено и сожжено 100 тысяч женщин.
Их преступление? Божественная многомудрая ученость юридически свято доказала, что они — эти 100 тысяч женщин — были ведьмами.
По тысяче на костер ежегодно только в одной Германии!
Ни один Божественный трактат, ни одна Божественная догма — ни учение об устройстве Земли, ни учение об устройстве Неба, ни учение об устройстве Души — не подтвердились. Но Божественная Истина каким-то невероятным образом сохранилась во всей своей нерастраченной красе и силе. Даже для такого чистейшего гения, каким был Николай Александрович: «Я не Бога не принимаю, а мира Божьего не принимаю».
Правда, во имя сохранения драгоценной особы он делает отчаянный пируэт, попахивающий явной ересью: отказывает Творцу в его традиционном законном праве быть таковым, то есть — Творцом и Мироправителем в этом природном мире.
«В этом мире необходимости, разобщенности и порабощенности, в этом падшем мире царствует не Бог, — уверяет он, — а князь мира сего. Бог царствует в царстве свободы, а не в царстве необходимости, в духе, а не в детерминированной природе».
Хорошенькое местечко выбрал, не правда ли? Ни людей, ни забот. Царство свободы! Одна абстракция в другой. Трансцендентность в трансцендентности. Но как быть с книгами? Со священными писаниями? Вековыми церковными уложениями и законами? Как их-то подправить и подрумянить? Или спрятать, на худой конец? Но как? Их же — море-океан!
Потом, как быть с Иисусом Христом? Он же и вовсе — наполовину человек. Или на треть? Арифметике тут делать нечего.
И самое главное — как быть простому смертному верующему? Ему-то Бог нужен в этом мире. Не где-то там, в Трансценденции, а здесь, рядышком, чтобы мог подсобить, когда потребуется, и наградить, когда заслужится, и наказать, когда проштрафится, и указать, и наставить, когда заблудится, и так далее.
Не знаю. Голова пухнет от всех этих вопросов. Свихнуться можно. Ясных ответов на них, я лично у Николая Александровича не встречал. Если кто на подсказку расщедрится, намотаю на ус, который непременно для этого отращу. Даю слово. А пока что еще один, несколько ехидный, признаюсь, вопросец. Неужели не брезгливо вытаскивать господина Мироправителя из мира мирского, то есть, из его же собственного детского места, чтобы смыть с него легендарное дермецо да очищенного переместить в нечто иное? А если нет, не брезгливо, — то порядочно ли для такого мудрого и нравственного ума? Ведь до сих пор забыть не могу, как по моей отнюдь не могучей студенческой спине истово прохаживались профессорские плетки, насвистывая ту же присную, по сути, мелодию. Мол, Ленин — свят, и негоже валить на него вину за наши греховодные делишки.
Однако, посмотрим на Трансценденцию. Что оно такое, это Царство Свободы, которое предлагает нам брезгливый человек?
«Я не чувствовал себя по-настоящему и глубоко гражданином мира, гражданином общества, государства, семьи, профессии или какой-либо группировки, связанным единством судьбы. Я соглашался признать себя лишь гражданином царства свободы».
Брезгливость — брезгливостью, но полет-то какой! Маститый профессор в роли избалованного франта. Не надо мне ни мира, ни общества, ни государства, ни семьи. Подайте мне царство свободы. Только гражданином царства свободы соглашаюсь быть.
Ведь сам еще недавно лупцевал за столь неумеренное рвение Льва Толстого, толстовство и всех прочих духов русской революции.
А теперь что?
Все понятия жизни редуцированы, оболванены, превращены в цацки-шмацки, в игрушечки инфантильного интеллекта. Жизнь — игра, и мысль — игра. Царство свободы — продукт вымученных игровых упражнений нигилистического рассудка, обращенного в бушующий экстаз лицедейства и пророческого пафоса.
Еще раз: давно ли мы обвиняли в сем беспросветном грехе своих собратьев по столь мужественному перу?
Царство свободы, оказывается, — нечто такое, что наступит после конца мира, после окончания мировой истории.
«История имеет смысл потому, что она кончится. История, не имеющая конца, была бы бессмысленна. Бесконечный прогресс бессмыслен…».
Как видишь, час от часу не легче. Поистине: чем дальше в лес, тем больше дров. Попробуй пойми сие парадоксальное пророчество. Тем более, голым умом. С одной стороны, история, которая непременно кончится, должна, вроде бы, радовать философа, ибо только тогда, по его же словам, и наступит столь чаемое Царство Свободы. С другой стороны, оно не только не радует, а, напротив, — вызывает гнев: «Я принадлежу к людям, которые взбунтовались против исторического процесса, потому что он убивает личность, не замечает личности и не для личности происходит».
Снова караул и снова спасите! А зачем?
Что такое «я» и что такое личность? Некоторое одноклеточное (или вовсе бесклеточное) образование, освобожденное от истории и, вообще, от мира сего, от его бурь и страстей, и убийств, и мытарств? Но не в ней ли, не в этой ли многоликой и многомерной купели истории, не в этой ли сногвалящей феерии истреблений и приспособлений и осознает себя личность личностью? Откуда же и взяться личности, как ни в самой гуще истории, столь ненавистной и столь проклинаемой ни кем иным, как все той же достопочтенной личностью?
Существовало ли бы в нашем языке (в сознании) понятие личности, если бы история не давила на нас так, не ограничивала, не убивала вседневно и всечасно? Разве потустороннее Нечто, обреченное на абсолютный радостный восторг в некотором абсолютном царстве абсолютной свободы, может быть названо личностью?
Детские вопросы — скажешь? Я тоже так скажу. Однако великий философ, собаку на «личности»
