разновидность религии, где джихад в собственной душе и принятие мирского зла заняли место внешнего и непрерывного джихада Накшбанди. Хотя русские весьма неразумно решили, что этот ревнитель благочестия угрожает их пока еще нестабильному господству, и сослали его в Сибирь [39] , где он и умер, – благая весть, принесенная Кунта-Хаджи, с молниеносной скоростью распространилась среди населения, чьи силы были подорваны войной. Отец и сын Кадыровы – адепты вирда (подразделения тариката) Кунта-Хаджи, и стоило отцу прийти к власти, как он стал часто ссылаться на квиетистские идеи Кунта-Хаджи для обоснования своей политики капитуляции перед русскими и сотрудничества с ними. Новый муфтий Мирзаев, как и Куруев, само собой разумеется, принадлежат к вирду Кунта-Хаджи. Но Рамзан не оставил в обиде и другие суфийские вирды , в том числе относящиеся и к тарикату Накшбанди: пока руководители муфтията спорили о том, какому вирду дать управление Большой мечетью, Рамзан издал указ, чтобы каждый день служили имамы из разных вирдов , дабы все были удовлетворены: так, Кунта-Хаджи служат три дня в неделю, а Бамат-Гиреи из Автуров, другой могущественный кадирийский вирд , один день; Накшбанди служат три дня, из которых два дня отведено династии Юсуп-Хаджи и один – династии Ташо-Хаджи. Эта весьма тонкая политика, которая окончательно пресекла продолжавшиеся годами конфликты между тарикатами, наверное, представляет собой плод идей Ахмад-Хаджи, который, будучи муфтием, превосходно справлялся с тонкостями религиозной политики в Чечне. Что же касается глобального аспекта политики, проводимой Рамзаном и состоящей в противодействии салафизму посредством оживления суфизма, то отец Рамзана уже попытался действовать в этом направлении при Масхадове, хотя без особого успеха. В те годы он и другие приближенные Масхадова завязали связи с суфийскими тарикатами на Западе и, наверное, также в арабском мире; у Оливье Руа, крупного французского исламоведа, я узнал, что Ахмад-Хаджи несколько раз ездил на конференции, посвященные этой теме, в США, где он вступил в контакт с Хакканийя, новым братством дагестанского происхождения, базирующимся в Чикаго и вербующим американских новообращенных. Идея противопоставления «хорошего» ислама суфиев «дурному» исламу фундаменталистов, конечно, не нова, она была уже опробована – без большого успеха – в 1990-е в столь несхожих странах, как Марокко и Узбекистан; но именно неоконсервативные мыслители, близкие к администрации Буша, после 11 сентября попытались наделить эту идею интеллектуальной опорой, и занятно предположить, что кадыровское исламское правление обязано своим появлением как правым вашингтонским think tanks [40] , так и специалистам из российской президентской администрации.
Ради оживления суфизма Рамзан использует все подручные средства. Отужинав вечером в доме Умара Хамбиева в Беное, мы с Томасом и Мишей посетили могилу матери Кунта-Хаджи, самое святое место в Чечне, находящееся на возвышенности в нескольких километрах от Ведено. В эту восхитительную местность мы приехали в сумерках, придававших призрачный отблеск старым могилам, окружавшим зиярат [41] , бескрайним сосновым лесам, мечетям, разбросанным среди деревьев; на холмике возвышается гигантское мраморное сооружение, воздвигнутое для того, чтобы там проходил зикр , типичная для суфиев экстатическая коллективная церемония; отсюда видна вся Веденская долина с огоньками селения внизу, а дальше, направо, – огни Элистанжи, а совсем вдали – снежные хребты, образующие границу с Дагестаном и Грузией. Рамзан или скорее ФАК финансирует капитальную реставрацию этого мемориального места; к моему большому огорчению, зиярат оказался закрыт на ремонт, и скромная деревянная постройка вскоре будет заменена массивным сооружением из мрамора и бетона. Пока Саид-Хасан, сторож этого исторического памятника, описывал мне размах запланированных работ – Рамзан намеревается построить даже подвесную канатную дорогу с гигантским паркингом на дне долины, чтобы по возможности быстрее поднимать паломников, – я подумал, что это подлинно волшебное место, где прошел первый чеченский зикр , рискует вскоре превратиться в исламский Диснейленд. В день рождения Пророка, 9 марта, власти организовали здесь паломничество неисчислимых толп; по словам Саид-Хасана, за два дня сюда приехали от 500 000 до 800 000 паломников не только из Чечни и других кавказских республик, но также из Татарстана, Москвы и других мест. Эти совместные трапезы, как и глубокая религиозность Рамзана, широко пропагандируются через масс-медиа. В течение двух недель – уже у себя дома – я развлекался тем, что ежедневно смотрел по интернету русскоязычный сегмент чеченских новостей: не было ни дня, чтобы Рамзан не показался в мечети, чтобы Рамзан не молился со старейшинами, чтобы Рамзан не творил зикр , то открывая какой-нибудь новый офис, то принимая турецкого журналиста. В конце августа Рамзан открыл российский исламский университет, совсем рядом с Большой мечетью. Это третий исламский университет в России после казанского и уфимского, создан он по инициативе муфтията, при поддержке Москвы и, разумеется, финансируется ФАКом; здесь – рассказал мне во время поездки ректор университета Абдурахим Мутушев – будут принимать от 500 до 600 студентов в год для изучения не только арабского языка, Корана и исламской науки (в основном господствующего в Чечне шафиитского [42] толка), но также и русского, английского и чеченского языков, информатики, истории и социологии; получив дипломы, они станут имамами в бесчисленных мечетях Чечни, преподавателями арабского языка или шариатской науки.
Ведь именно шариат – в той или иной форме – образует сердцевину этого замысла. Сколько бы Рамзан и его муфтии ни притязали на традиционалистский дискурс, у него только одно имя – шариат. И Мирзаев, и Куруев заседали в Верховном шариатском суде при Масхадове, а Куруев – подобно почти всем его коллегам – учился в Египте в общей сложности восемь лет. По мере того как он излагал мне свою религиозную программу, мне становилось все труднее отличать ее с теологической точки зрения от той, что проповедует на YouTube Доку Умаров или его новый идеолог, новообращенный бурят, назвавший себя шейхом Саидом. Само собой разумеется, существуют очень важные «технические» различия – например, зикр , культ мертвых и отказ собратьев по религии вести джихад против России (по крайней мере это явствует из публичных выступлений). «Все, что мы тогда хотели, – это то, что у нас сейчас есть», – заявил мне Умар, вернувшийся из Лондона бывший полевой командир, который теперь восхвалял Рамзана и шариат. Я слышал ту же самую фразу от Куруева, которую тот отчеканил с убежденностью. Но, как я уже говорил, трудно судить, до какой степени они искренни. Как-то, еще будучи в Грозном, я проинтервьюировал Ахмад-Хаджи Шамаева, бывшего муфтия Чечни, замещенного Мирзаевым; тогда Шамаев разразился речью, очень похожей на речь Куруева. В один из моментов беседы, когда Шамаев объяснял мне, что «без политики Рамзана половина чеченцев ушла бы в лес», он прервался, чтобы бросить несколько слов по-чеченски моему шоферу, который молча его слушал. «Ты знаешь, что он мне сказал?» – поведал мне, смеясь, этот последний после того, как мы расстались с Шамаевым. «Теперь надо говорить так. Если я не буду этого говорить, меня уведут туда ». Под туда , разумеется, имелся в виду Центорой. Ведь муфтии тоже боятся Кадырова, даже если они убежденно хвалят его. Муфтий Мирзаев находится с Кадыровым в прохладных отношениях с весны [43] ; когда я был в Грозном в мае, вот уже больше месяца он не появлялся на телеэкране, а Рамзан, по сведениям, которые я услышал, даже публично побил его; если спросить – почему, то это уже другой вопрос, и некоторые говорят, что Мирзаева застали в сауне с девицами, а другие – что речь идет об истории с немалыми денежками, поди узнай.
Независимо от существующих разногласий по этому вопросу стремление ввести шариат или скорее неошариат в выборочных случаях: все это кажется мне реальным для теперешнего правящего класса Чечни. И вроде бы это особенно не волнует русских. Песков, пресс-секретарь Путина, несмотря на мои весьма конкретные возражения, только и делал, что повторял: «Шариат в России немыслим… Традиции, разумеется, более или менее могут использоваться». Тем не менее он признал, что вопрос шариата остается «обнаженным нервом в таком месте, как Чечня». Эта терпимость Москвы, сколь бы парадоксальной она ни казалась, совершенно понятна в свете истории отношений между Империей и ее мусульманскими подданными. Несколько лет назад я слушал лекцию Оливье Руа, который объяснил, что в России в отличие от Европы вопрос о радикальности ислама не ставился в религиозных терминах: дебаты касаются политического измерения, а не теологического содержания. «Русские мыслят только в терминах власти», – еще раз повторил он мне в недавнем телефонном разговоре. В историческом измерении, начиная с Екатерины Великой, выбор российской власти всегда состоял в опоре на мулл – хотя и фундаменталистов, но лояльных, против модернизаторов, потенциально подрывающих устои и даже настроенных против правительства. Анализ русских основан на вопросе о лояльности по отношению к власти, а не на содержании того, что проповедуется». Когда я спросил Пескова, как он определил бы радикального исламиста, он инстинктивно подтвердил анализ Руа:
