— Пошли, — сказал он.
Он встал, задрал юбку кухарки, положил руку на ее огромный зад, и они направились в спальню.
Вот таким образом красавцу Четрилли удавалось сохранять с другими женщинами то абсолютное хладнокровие, которое, по его мнению, должно было сводить их с ума гораздо надежнее, чем самые трудоемкие подвиги в постели.
Семь часов.
Госпожа Сатриано только что вернулась с площади. Она вошла в гостиную. Там сидели Форстетнер и Андрасси.
— Вот, — протянула она Андрасси пакет. — Это плавки. Я подумала, что для молодого человека, как вы…
Она смело посмотрела на Форстетнера.
— Купание в вашем возрасте очень полезно.
— О! Спасибо, синьора.
— Надеюсь, я угадала ваши размеры.
И она сильно покраснела.
— Не правда ли? Это было…
Она развернулась на каблуках и ушла в свою комнату.
Светила луна.
Дома были залиты лунным светом.
Массивные тени.
И еще Вос, и Мейджори Уотсон, и граф Танненфурт, бывший камергер Вильгельма II.
Вос — очень длинный, Танненфурт, два метра в высоту и соответственно — в ширину, Мейджори между ними — как маленькая девочка.
— Вот, — сказал Вос.
Он открыл калитку виллы Мейджори Уотсон, посторонился, подставляя свою длинную щеку для братского поцелуя.
— Good night! — сказал он.
Танненфурт чопорно поклонился.
— Станни! — воскликнула Мейджори.
Вос, освещенный луной, повернул к ней лицо, открытое, как вопросительный знак.
— Станни, останься еще ненадолго со мной.
— Но… — замялся Вос, — я возвращаюсь с…
Он кивнул в сторону Танненфурта.
— О! Граф, — обратилась Мейджори своим самым светским голосом, — не позволите ли вы ему задержаться у меня? Мне нужно с ним побеседовать.
Танненфурт сделал застенчивый жест рукой, как бы говоря, что его не стоит принимать во внимание, что только от излишней доброты можно спрашивать его мнение. И с высоты его двухметрового роста раздался смущенный смех.
— Ладно! — тяжело вздохнул Вос. — До скорого, старина, — попрощался он с Танненфуртом, который пошевелил немного ногами, а затем повторил свой поклон, придав своему телу форму тупого угла.
— Мейджори, — рассердился Вос, — ты просто невозможна! Я ни о чем не хотел говорить в присутствии Танненфурта, истинная правда! Что он подумает? И к тому же теперь мне придется идти домой одному, — закончил он жалобным голосом.
— Ну так останься у меня до завтрашнего утра.
Однако на первом же повороте дороги Танненфурт горестно покачал головой.
— Ах! Я должен был что-нибудь сказать, — пробормотал он.
И он тщательно выговорил:
— Матам, если Фос фсехта предпоштет мне только таких красифых шенщин, мы фсехта путем корошими трусьями.
И он еще раз удрученно покачал головой.
— Нет! — повторил Вос в саду.
Госпожа Уотсон пыталась увлечь его за собой в дом:
— Останься со мной, Станни. Так грустно быть ночью одной.
— Нет, не могу…
— Но ведь один раз ты уже смог.
— Это было смеха ради, — твердым голосом возразил Вос.
— Смеха ради?
Мейджори выпустила его руку.
— В общем, это было только один раз. Один раз — совсем другое дело.
— И тебе было неприятно?
— О!.. — воскликнул Вос, поднимая руки. И очень громким голосом:
— Да, было приятно. Но я не хочу оставаться.
— Но почему? Разве ж это трудно?
Трудно? Со стороны могло показаться, что Вос на мгновение задумался, спрашивая себя, было ли это действительно трудно.
— Нет, — повторил он более спокойно. — Я не могу. Об этом все будут знать. Здесь все всё знают. И скажут, что я твой альфонс. У тебя слишком много денег, Мейджори, миленькая, ты в этом не виновата.
Тон старшего брата.
— Но все будут говорить, что я твой альфонс, понимаешь. Бедный Вос. И ты со всеми своими деньгами… У тебя может даже появиться желание дать мне их. А я этого не хочу!
Они подошли к дому и стояли чуть повыше водосборника. В свете луны его цементная поверхность, разрезанная тенью от пальмы, казалась бледной и пустой.
— Потому что у меня слишком много денег, — произнесла Мейджори.
И она рассмеялась своим смехом больного ребенка, своим обычным безрадостным смехом.
— У меня не слишком много денег, Станни. У меня украли мой чек.
— Не может быть… ты, наверное, потеряла его.
— Или я его потеряла. Но у меня его больше нет. И он был последний, Станни.
— Твой последний что, дорогая?
— Ну, мой последний чек.
Она кричала:
— Мой последний чек. Теперь у меня ничего нет. У меня он был один-единственный, и он исчез.
— О чем ты говоришь?
— О том, что у меня больше нет денег, ни одной лиры, ничего, ты можешь это понять?
Нетерпеливым жестом своей длинной руки Вос охватил дом, сад.
— Но ты живешь здесь, ты платишь, у тебя вилла…
— Еще на несколько дней, Станни! Она у меня только на несколько дней. Станни, Станни!
Она зарыдала. Вос притянул ее к себе.
— Моя дорогая, бедняжка, я не понимаю. Ты не должна так убиваться из-за того, что у тебя украли чек. Тебе пришлют деньги из Америки.
— У меня больше ничего нет в Америке.
— А твоя квартира в Нью-Йорке?
— Я никогда не была в Нью-Йорке. Я жила в Боулдере. В Боулдере, Станни.
Мейджори зарыдала еще громче. Она прижалась к нему, уткнув лицо в его пуловер, пытаясь обхватить его своими руками.
— Но что такое Боулдер?
— Город, Станни. Совсем маленький городок. Когда мой муж умер, я взяла все деньги, которые оставались, и уехала. Я хотела жить, Станни, жить, по-настоящему — вилла, слуги… и любовь. Только один год. Я подсчитала, что смогу прожить так один год. А потом все покинуть… Станни!
