Живая сила. Дневник ликвидатора

Черно-яз (Мат: Предисловие)

Давайте представим: один человек уронил другому на ногу чугунную болванку. Для определенности – весом 15 килограммов. Что тот ему скажет?

Ну уж не «любезный Иван Петрович, вы несколько не правы…» и т.д.

Скорей всего – он заругается.

Впрочем, уменьшим вес болванки до 5 кг: при 15 кг по ноге – речевая реакция может оказаться просто нечленораздельной. В подтверждение – анекдот о каком-то знаменитом физике.

Во время лабораторной работы студент его спросил:

– Профессор, я не знаю, какое напряжение в этой розетке – 220 или 127 вольт. И все вольтметры заняты. Как это без вольтметра узнать?

– Суньте туда пальцы, коллега, – ответствовал многоопытный профессор. – Если вас дернет и вы воскликнете «Черт возьми!», значит, там 127 вольт. А если выражение будет покрепче, там наверняка 220.

Студент помолчал задумчиво…

– Значит, тот парень вчера был после 380…

А теперь представим, что это роняние болванки на ногу – трогание 380 вольт – происходит на уровне (для определенности же) в несколько рентген в час… в несколько десятков рентген?…

А если таких мужчин «под напряжением» – «под болванкой» – сотни тысяч? – и они скучены в ограниченной зоне, перенасыщенной техникой, изо дня в день недосыпают; работа изматывающая, нервная, да просто опасная… Женщины и дети отсутствуют. Как они будут изъясняться?

Правильно.

Матом.

Часто – исключительно им одним.

«Мат для нас был то же, что щебет для птиц»…

…Я иногда жалею, что разговоры, которые я слышал и в которых сам участвовал, «упаковывались» в памяти уже в очищенном, отфильтрованном виде… Как-то не представлял тогда, что на этом непечатном (по определению) языке может существовать не только письменность (на заборах), но и литература – настоящая,, стоящая литература…

Эх! Написать бы о Чернобыле – да на черно-язе же, на чернобыльском этом настоящем, к зачатию то и дело восходящем языке!… Вот это был бы такой кусок жизни как она есть – с мясом, с кровью, с в узлы связанными нервами и вулканически тонкой коркой, по которой-то на самом деле и ходит человек, – что после этого очень многие «сильные» вещи показались бы диетическими котлетками для никогда не живших по-настоящему…

Но вот один чернобыльский случай… Сразу было понятно: переводу на цензурный не подлежит.

Великий и могучий, или Как прапорщик Сирота спор прекратил (Мат-2)

Был у нас прапорщик Сирота-старший – главный (чтоб не сказать – единственный, кроме «великого и могучего») герой этого рассказа.

Хотя на самом деле он был старший прапорщик Сирота.

А называли его «прапорщик Сирота-старший». Иногда, чтоб было веселее – «-страшный»: «прапорщик Сирота-страшный».

За глаза – «дед». Любовно.

Он, наверно, и был дедом – в нормальном, демографическом смысле этого слова.

А уж дедом Советской армии он был законно. Он нам рассказывал о вводе войск в Чехословакию в 68-м году, за восемнадцать лет до Чернобыля он там был… Как население от большой любви к освободителям дорожные указатели поперекручивало, и дороги ни у кого не допросишься. Поблудили тогда… А сами дороги классные…

И вот теперь – год 1986-й, Чернобыль, он на должности зампотеха роты – заместителя командира роты по технической части. Отвечает за исправность броников – бронемашин радиационно-химической разведки.

За ним мы были как за каменной стеной: все, что можно, он делал. Что не мог сделать – предупреждал заранее; мы четко знали, какие броники завтра выедут на разведку, а какие нет. Во время самой разведки броники не ломались ни разу, не было такого случая.

В общем, уважаемый он был человек – и по возрасту, и по делам. Его слово было весомым.

И он им – словом – не разбрасывался.

И вот как-то вечером, перед сном (мы тогда еще жили в летних армейских палатках – шатрах квадратных на 10 человек, на отделение; офицерская палатка отличалась внутри только тем, что в ней не было деревянного помоста, на котором отделение спит покотом, а стояли обычные кровати – металлические, синей краской крашенные, с быльцами никелированными – командира роты, замполита, двух взводных командиров, зампотеха и старшины роты… Тут же хранился и скарб старшины – ротное имущество: громадная, войскового вида скрыня-сундук с замком, на ней чистого белья стопки, за ней в углу кучей – грязное)…

Короче, вечером в офицерской палатке затеялся спор на тему глобальную (на всякий случай напомню – год стоял 1986-й: как писалось в газетах, «была объявлена перестройка», в мозгах происходило интенсивное брожение, по всей стране шел бурлеж), – спор затеялся на тему глобальную: как дошли мы – СССР, великая держава! – до жизни такой?

И кто-то начал говорить о «недостаточной сознательности населения», о западных радиостанциях-«голосах» на коротких волнах, о диссидентах…

Я возразил:

– Диссидентов плодят не «голоса» из-за бугра, а очереди за колбасой [31].

Комсорг [32] батальона – молодой розовощекий лейтенант с бородкой, зашедший к нам «на огонек», произнес, взглянув с симпатией и одновременно с иронией:

– Мне нравится твое вольнодумие.

– Да просто – «думие»… – стало досадно.

И в этот момент в спор неожиданно воткнулся замполит нашей роты, до того мирно заклеивавший языком благодарности в конверты, и понес такую занудную хреновень «о необходимости усиления агитации и пропаганды среди населения», и что только ее, идеологической работы недоработками – «запустили с 53-го года!» – года смерти Сталина!!! – и объясняется то, что мы имеем… Я просто дар речи потерял! Ведь замполит – ну нормальный же парень, нашего поколения (не старый маразматик!), физик, университет закончил; в лагере пашет как проклятый, в разведке задницу под рентгены не боится подставлять – короче, ну нормальный же! – а такую хреновень несет!…

…И когда я свой дар речи обрел, то из меня… ну буквально вывалилось мое многажды проверенное жизнью убеждение:

Люди думают (если думают вообще)

о том – и так,

как к тому их понуждает жизнь -