Он был слегка пьян, как раз настолько, чтобы быть приятным.
— За будущие победы и за Колэна! — сказал он, поднимая бокал.’
Это имя прозвучало, как стук брошенного на землю камня. Кастору даже не надо было переводить. Колэн — это понятно тем и другим, русским и французам. Зыков взглянул на Кастора.
— Сколько лет было этому парнишке?
— Не знаю, — ответил Кастор. — Двадцать или девятнадцать…
Татьяна, сидя на столе, продолжал играть на гармони. Теперь уже что-то трагически-печальное. Русская земля жаловалась всеми своими голосами: «Волга, Волга, мать родная…», «Ой, Днипро, Днипро…», златоглавая Москва, Горький — раньше он назывался Нижним Новгородом, медленное течение сибирских рек, Донец, Донец, целые заводы, поставленные на колеса, которые двигаются на восток. Большие платформы с машинами и станками. Товарные вагоны, заполненные рабочими. Ехали с потушенными огнями. Как ты огромна, русская земля! Если будет нужно, мы отойдем к берегам Тихого океана. Но этого не нужно, это никогда не понадобится…»
Марселэн вертел в руках бокал. Татьяна казался ему экзотичным. Он охотно поддался бы его очарованию. Но он не имел на это права. Потому что он командир. Это ужасно — быть командиром. Нужно всегда иметь трезвую голову, быть разумным. Нужно остерегаться всех соблазнов, в том числе и соблазна отказаться от борьбы. Нужно, чтобы о тебе говорили: «Он парень что надо». Раньше были возможны недомолвки. «Это сволочь, но он парень что надо!» «Как человек — он нуль, но он парень что надо!» «Я его ненавижу, но он парень что надо». «Он ни черта не соображает, но он парень что надо». Голос Татьяны брал его за душу… Марселэн залпом выпил вино. «Он слишком много пьет, но он парень что надо».
— Я устал, — думал Марселэн. — Я слишком устал, человек не может жить с такой усталостью…»
Вдруг ему показалось, что гармонь Татьяны взорвалась. Ритм музыки резко изменился. Марселэн выпрямился, словно от удара хлыстом. Почувствовал, как рядом с ним напрягся Синицын. По комнате будто прошел электрический ток. Татьяна играл как бешеный: он один заменял собой целый оркестр. Он больше не пел, потому что радостно смеялся, не спуская блестящих влажных глаз с двери. Там с перевязанной головой стоял Колэн.
Колэн ехал сначала на телеге. Его вез добродушный и молчаливый дед; время от времени он с восхищением указывал Колэну на звезды. Колэн сначала думал, что это должно означать что-то определенное, но потом понял: просто старик любит звезды и рад тому, что погода позволяет их видеть. Они приехали в дом, где хозяйничала молодая женщина, очень суровая на вид. Между нею и стариком состоялся разговор, из которого Колэн ровно ничего не понял. Женщина так и осталась суровой, а старик ушел, теребя свою бороду. Уходя, он горячо пожал руку Колэну и навсегда исчез из его жизни. Женщина покормила Колэна, терпеливо снося его попытки разговаривать с нею по-русски, в свою очередь ничего не поняла из того, что он хотел ей сказать, и в конце концов заперла его в амбаре. Там он провел весь день. Вечером следующего дня за ним приехал бородатый гигант.
— Товарищ, — сказал гигант.
— Товарищ, — ответил Колэн.
Колэну не оставалось ничего другого, как довериться. Гигант положил его под кучу пустых мешков. Палец, прижалый к губам, — интернациональный жест. Колэн притаился, как мышь, которую подстерегает кошка. Он краем глаза смотрел из-под мешков: дорога была не похожа на родные ему дороги Лораге. Гигант напевал. Колэн вспомнил о Татьяне. По обе стороны дороги тянулись опустошенные поля. Этим летом на них хлеба не будет. «Господи, — ; думал Колэн, — ведь уже весна». Копыта лошади цокали по обледенелой дороге.
Потом была еще одна ночь и еще одна женщина. Эта ночь была освещена светом керосиновой лампы, который выхватывал из тьмы почти скульптурный профиль женщины. Огромные глаза, сильно выступающие скулы. Волосы были скрыты под платком, завязанным вокруг шеи. Она смотрела на Колэна, и губы ее дрожали. Гигант сказал ей несколько слов, затем повернулся к Колэну и стал ему что-то объяснять. Впрочем, он тут же отказался от этой попытки. Колэн сделал извиняющийся жест. Глаза женщины словно становились все больше и больше.
Он спал около печи. В темноте он чувствовал, что женщина не спит. Он слышал, как она, сжав губы, пытается сдержать рыдания.
Всю свою жизнь, всю жизнь он будет спрашивать себя, почему эта женщина была в таком отчаянии. Кого у нее убили? Мужа? Детей? Или родителей? Он не знал ничего, кроме ее имени: Надя. Он всегда будет помнить аромат ее свежевымытых волос, ее волос, которых он так и не увидел, — с самого утра она надела платок. Но кто мог помешать ему мечтать об этих волосах в сладком тепле темной комнаты!..
Назавтра его снова спрятали под мешки. Как ужасно находиться в бездействии! Но, с другой стороны, это прекрасно. Все, что происходило с ним, происходило почти в безмолвии: улыбки, пожатия рук… Звучали непонятные слова, полное смысла слово «товарищ». Женщина в платке дала ему хлеба, крынку молока и соленых огурцов — лакомство местных мальчишек. «Когда я был маленьким, в Кастельнодари…» Но он большой, он сбил «мессершмитт» и теперь пересекает линию фронта.
Неожиданно гигант разразился смехом. Он обер-нулся, раздвинул мешки и все продолжал смеяться. Колэн смотрел на него, ничего не понимая.
— Товарищ, — говорил гигант, — товарищ…
Он, несомненно, решил, что это слово — единственное, что связывает его с пассажиром. На всякий случай Колэн повтррил:
— Товарищ.
Это привело тиганта в неописуемый восторг. Он бил себя по ляжкам. Он прямо лопался от радости. Взяв Колэна за ворот своей большой ручищей, он усадил его рядом с собой и каким-то раскатистым голосом, как будто в нем собрались вместе Урал и Кавказ, запел песню про какую-то Наташу и какого-то Сашу. Но что там происходило? Поди разбери…
Тогда Колэн понял, что он спасен…
— Так-то вы меня встречаете? — сказал Колэн.
— Лично я не люблю призраков, — отозвался Дюпон.
Колэн оглядел столовую: знакомые лица, дым от папирос. Татьяна, все еще держащий в руках гармонь.
— Один русский видел, как ты упал, — сказал Бенуа.
— Мы были в отчаянии, — добавил Казаль.
Колэн обжег его взглядом.
— Это видно. Вы справляете поминки, не так ли?
Нет, старик, — ответил Бенуа. — Это праздник в честь Дюпона. Он сбил фрица. — Он схватил бутылку с водкой, решительно налил стакан и поставил его перед Колэном. — Он за тебя отомстил.
Колэн слегка побледнел. Он залпом выпил водку, чуть не закашлялся и возблагодарил небо за то, что ему удалось удержаться.
— Шутки в сторону. Вы думали обо мне?
— Старый чудак, — сказал Бенуа.
К Колэну с восхищенным видом приближался Пикар. Он взял стакан Колэна, внимательно рассмотрел его и, вздохнув, восторженно произнес:
— Ого, русские принесли водку!
— Что ж, пей, — сказал Колэн.
— Если осталось, — вставил Вильмон замогильным голосом.
— Водка никогда не остается, — отрезал Казаль. — Твое счастье, Колэн, что ты не воскрес пятью минутами позже.
Татьяна потихоньку снова заиграл на гармони. Колэн любил его слушать, но сейчас это было просто невыносимо. Старик партизан, худенькая девушка, женщина в платке, веселый гигант — все это всплывало в «то памяти под звуки музыки. По сути дела, не считая опасности, заданий, русских товарищей, это было его первое настоящее соприкосновение с землей, где ему суждено прожить еще бог весть сколько времени. Горой на Волге… Он должен быть все же чем-то большим, чем просто поле боя! Какого цвета волосы у женщины в платке? Как мед Лораге? Как ночь? Или она так много плакала, что они стали белыми?
За столом рядом с Дюпоном и Зыковым юный Виньелет чувствовал себя великолепно. Ему не удалйсь
