Иванов проверял мотор, когда Сарьян представил ему очень высокого, хрупкого юношу.

— Вот лейтенант де Буасси, — сказал он Иванову. — Он француз, будет твоим пилотом.

Иванов приложил руку к головному убору. Он знал, что ему предстоит работать с французами, и находил это интересным, но в то же время отчасти беспокойным. Буасси улыбнулся и произнес фразу, понять которую было невозможно. Иванов вопросительно обернулся к Сарьяну.

— Он говорит, что вы вместе дойдете до Берлина, — перевел Сарьян.

Иванов был в восторге. Если так, то француз — «карашо!» До Берлина, да, до Берлина! У него было не очень богатое воображение, но он вдруг подумал, что этот улыбающийся ему длинный парень с как будто подведенными глазами пришел с другого края земли, из страны, которая для Иванова существовала только в атласе. Он прищел из солнечной бездействующей страны в час, когда немцы перешли Волгу, нависли над Москвой. Он не знает ни слова по-русски, тысячи километров отделяют его от дома; если его захватят фрицы, он будет без лишних слов расстрелян. У него, нет другого языка, кроме улыбки и умения летать.

— Он дворянин, — добавил Сарьян, — но он сражается вместе с нами, понял?

Иванов с трудом удержался, чтобы не пожать плечами. Приять все это было очень трудно. Единственным средством общения У него тоже была улыбка.

И хотя он об этом не знал, в его взгляде, в морщинках вокруг его глаз таилось тепло всей России, приветствовавшей тех, кто пришел сражаться вместе с ней.

Буасси почувствовал необычайное волнение. Здесь, на исхлестанной снегом и ветром площадке, стоя перед этим маленьким «мужиком», трогающим своим радушием, и перед этим высоким капитаном с печальными усами, он понял, что в жизни бывают минуты, когда не надо стыдиться своих чувств.

В течение долгих недель, месяцев его друйба с Ивановым окрепла. Они разговаривали на каком-то ломаном языке, который был понятен лишь им одним. Порой они, склонившись над каким-нибудь узлом самолета, забыв обо всем на свете, увлеченно обсуждали какие-то технические проблемы. Порой они подолгу хохотали. Иванов жестами и мимикой что-то рассказывал, а Буасси хохотал, не понимая толком, в чем дело. Они обменялись фотографиями. Маркиз де Буасси в плетеном кресле на террасе замка с парой тетеревов в руке. И еще одна — он же в костюме для верховой езды у стены, увитой розами. «Это западная стена, — говорил Буасси. — Пруд немного левее». Иванов благоговейно покачал головой и вытащил свою планшетку. «Вот Галина, я как-то повел ее в фотографию, она надела самое красивое платье». Галина на фотографии застыла в цветастом платье, косы были уложены за ушами. Буасси изобразил на своем лице одобрение и показал большой палец. «А вот я с Галиной во время последнего отпуска. Перед самой войной». Иванов стоял с выпяченной грудью. Галина держала его за руку. «За нами, — пояснил Иванов, — Черное море». Буасси жестами изобразил, как он плавает, Иванов был вне себя от радости. «Я люблю Галину, — говорил Иванов. — Она теперь на Урале, уехала с заводом. Их эвакуировали. Она гордилась тем, что ей доверили охранять станок. Остальные спали в переполненных купе. А на платформе они были вдвоем, если не считать часового. Станок стоял под чехлом. Они еХали в глубокий тыл, и — что удивительно, ты понимаешь, — ей не было стыдно. Ей казалось, что они едут именно на фронт!» — «Конечно!» — сказал Буасси. Он ничего не понимал, только видел лицо женщины, которую в общем-то нг находил слишком красивой. Он похлопал Иванова по спине, и они снова засмеялись.

Дружба рождается и во взаимном уважении. Иванов признал в Буасси превосходного летчика. Буасси тоже сразу понял, что Иванов — отличный помощник. После каждой победы Буасси Иванов с Гордостью рассказывал всем подробности подвига «своего» француза. Однажды Буасси попросил Сарьяна сфотографировать его с Ивановым. Обрадованный Иванов немедленно принял бравый вид — это, по его мнению, соответствовало обстоятельствам.

— Нет, нет, старина, — сказал Буасси, — » улыбайся! Пусть моя мама знает, какой ты. Не стой с такой физиономией, будто у тебя в зубах зажат нож!

— О, — пробормотал шокированный Сарьян.

Увидев улыбку Буасси, Иванов тоже улыбнулся. На фотографии вышли два смеющихся человека, взявшихся за руки, перед «яком», на котором Буасси только что сбил шестого немца.

Бенуа скептически смотрел, как Иванов втискивался в хвост машины.

— Неужели ты думаешь, что он туда влезет? — спросил он.

— Конечно, — отозвался Буасси. — Ну, старина, еще чуть-чуть, еще, еще… Вот так… Отлично! Всего на десять минут.

Он показал на пальцах «десять» и повторил:

— Десять минут — карашо?

— Хорошо, — сказал Иванов и, подмигнув, добавил: — мой лейтенант.

Буасси влез в кабину.

— Лети на бреющем, — крикнул Бенуа. — Бродят фрицы.

— Хорошо, — ответил Буасси. — Я постараюсь поторопиться и займу для тебя комнату с ванной.

— И с видом на море! — в тон ему ответил Бенуа.

Буасси махнул ему рукой и поднялся в воздух.

Подошли Вильмон и Леметр.

— Это полетел Буасси?

— Да, вместе с Ивановым, который сложился вчетверо, чтобы уместиться в хвосте.

— Любопытно! — сказал Леметр. — Слушай, если ты возьмешь карту, то увидишь, что мы следуем точно по тому пути, которым шла армия Наполеона. «возвращаясь.

Вильмон рассмеялся.

— С небольшой оговоркой: русские идут сами, а Наполеон был вынужден к этому.

— Ты понимаешь, что это значит? — продолжал Леметр. — Наполеон и Кутузов примирены! Вот еще одно важное дело, которое мы здесь совершили.

Бенуа посмотрел на них с сожалением.

— Леметр, ты хороший парень, но стоит ли думать о Кутузове, когда в твоих руках «як»?

Он остановился, оглядел небо, в котором еще виднелся самолет Буасси, и закончил:

— Что меня интересует, так это новый аэродром. Какой-то он будет?

— Да, в самом деле, какой? — спросил Кастор.

— Дрянной, — ответил Сарьян,

Они говорили по-французски. Между фразами Сарьян тяжело вздыхал. Подумав, он добавил:

— И все же там кое-что гораздо лучше, чем здесь»

— Что? — спросил Кастор.

— Он ближе к Берлину.

Он сказал это таким тоном, что Кастор искоса бросил на него внимательный взгляд. По правде говоря, он совершенно не знал Сарьяна, Он считал его аккуратным, практичным, работящим, немного смешным со своей подчеркнутой пунктуальностью. Но он не знал ничего о его человеческих качествах — о его жизни, его мыслях. Они работали вместе, каждый ценил другого, как ценят хороший инструмент. «Я провожу с ним каждый день столько времени, — думал Кастор, — а он остается для меня загадкой. Так же, как и я для него. А как он сказал о Берлине! Я знаю, все русские говорят о нем таким тоном. Когда мы кричим «На Берлин!», для нас это является в какой-те мере символом. У них — совсем иное. Он, Сарьян, видит себя там, на улицах Берлина. Если он доживет до этого, какое представление о них унесет он с собой? Да и останутся ли вообще в Берлине улицы к тому времени, как мы туда придем?»

Его размышления были прерваны звуками, донес* шимися от рации. Тревожный голос с неба: «Алло, Кастор». Он рванулся к аппарату.

— Алло! Я — Кастор. Прием.

— Это Колэн, — послышался жалобный голос. — Слушай, Кастор-

Кастор вздохнул. Если начинается так, значит, ничего страшного. Просто какая-нибудь просьба.

— Что там тебе приспичило?

— Я забыл на взлетной полосе свое барахло, — сказал Колэн.

Кастору показалось, что он видит, как тот хлюпает носом и утирает его рукавом, словно ученик, забывший в школе грамматику.

— Ладно, ворона. Я его возьму.

Добавить отзыв
ВСЕ ОТЗЫВЫ О КНИГЕ В ИЗБРАННОЕ

0

Вы можете отметить интересные вам фрагменты текста, которые будут доступны по уникальной ссылке в адресной строке браузера.

Отметить Добавить цитату