Когда папа выздоровел и смог ходить, мы почему-то никуда не ушли, жили в гостинице и ждали какой-то суд. Когда он случился, то оказался мучительно долгим. Меня приводили в огромное серое здание и оставляли в скучной комнате, где я томилась целые дни, читая, рисуя или просто разглядывая узор на ковре. Со мной вместе всегда была женщина в форме. Когда я пыталась поговорить с ней, она отвечала мне приветливо, но на испанском языке. Я не понимала ни слова и бросила все попытки общаться с ней.
Однажды вместе со мной сидел мальчишка. Лохматый, с фингалом под глазом. Его волосы были гораздо светлее моих, но блондином его назвать было нельзя. Он был старше меня, но я была рада любому собеседнику. Тем более что мальчишка говорил по-английски.
- Ты кто? – спросила я его.
- Я … человек, - ответил он растерянно.
- А что ты делаешь здесь? – не унималась я. – Тебя судят? Ты с кем-то подрался?
Мальчишка покраснел до самых корней волос, мне показалось, что он сейчас или заревет или стукнет меня.
- И что ты такая любопытная? Своих дел нет?
- Совсем нет, – вздохнула я. – Мамочка и папочка целыми днями судятся. Такая тягомотина!
Мальчик вдруг обмяк и сказал уже спокойнее.
- У меня тоже. Разводятся. Уже пол года. Имущество делили. Теперь меня делят.
Я ужаснулась:
- Разве можно делить живого человека? Тебя резать будут?
- Уж лучше бы резали! – снова завелся мальчик. - Они уже столько наговорили друг другу, что мне обоих их видеть противно. Уйду от них, куда глаза глядят!
Я задохнулась от жалости к нему. Как же можно жить, без семьи? Положила руку на плечо:
- Как же мне тебя жаль, мальчик!
Он сбросил мою руку, вскочил и заорал в самое лицо:
- Тоже мне, «мамочка»! Не надо мне никакой жалости! Ненавижу всех! Лучше сдохнуть под забором, чем жить с такими!
Он ещё что-то кричал, но уже на испанском и я не поняла.
Он орал, брызгал слюной, вырвался из рук подскочившей полицейской, отшвырнул в сторону стол. Рассыпались разноцветные фломастеры, бумага разлетелась по комнате стаей белых птиц. И вдруг он упал на ковер и зарыдал. Полицейская бросилась из комнаты, а я присела рядом с мальчиком на корточки и осторожно стала гладить его по голове. Сначала он завыл сильнее, потом затих у меня под рукой и только судорожно всхлипывал.
Я запела песенку на ирландском языке, какую мне часто пела мама:
Когда в комнату вошли полицейские, врачи, какие-то мужчины и увели мальчика с собой, он уже не буянил, а шел с ними сосредоточенный и угрюмый. Он оказался высоким, выше меня на две головы. В дверях он обернулся и посмотрел на меня долго и пристально. Глаза у него были голубые и пронзительные. В них было столько горя, что я не выдержала и отвела взгляд.
Я потом много думала об этом мальчике. Как его поделят? Как он будет жить дальше? Он сказал «убегу». Может быть он прав? Я вспомнила тот день, когда мои родители поссорились, и я хотела уплыть от них за горизонт. Если бы мне пришлось выбирать между мамочкой и папочкой, я бы лучше умерла. Я люблю их вместе. Их нельзя делить!
Ещё я впервые задумалась о смерти. Ведь папа запросто мог умереть. И мы с мамой тоже, если бы не подошла береговая охрана с Пуэрто-Рико.
А что бы там было, после смерти? Мы были бы все вместе или каждый в отдельности? Я обязательно сказала бы Богу, что нас нельзя разлучать, потому, что мы любим друг друга так сильно…
С той страшной ночи, когда мы чуть не потеряли наши жизни, у папы остался сломанный нос и шрам на животе, который всегда оставался белым. А у мамы лицо снова стало красивым, но стали серебриться волосы у висков. Она злилась и выдергивала их пинцетом у зеркала, а папа шутил, что если и дальше так пойдет, то Гленн останется и вовсе без волос и придется сделать её иудейкой. Ведь они бреются наголо и носят парики.
- Ты и сам теперь похож на еврея! – парировала мама. – С таким-то носом.
- Ну, уж нет!- смеялся папа.- У меня есть аргумент, что к иудеям я не принадлежу.
- Я сейчас как стукну по твоему аргументу! – сердилась Гленн.
- Попробуй сначала догони!
И они начинали носиться и, в конце концов, забыв, кто кого догоняет, падали на палубу, утомленные весельем. Я веселилась вместе с ними, мне было радостно видеть папочку снова здоровым, а мамочку – красивой. Все стало по-прежнему.
Вот только по ночам я внезапно просыпалась и в навалившейся со всех сторон темноте, слушала бешенный стук своего сердца.
8. Роберт
Если описывать нашу жизнь дальше в подробностях, то выйдет довольно интересный и красочный путеводитель по разным странам и островам. Мы петляли, словно запутывая следы. Теперь я понимаю, что это так и было.
Я слышала, как ещё в здании суда, папа говорил, что собирается пройти Панамским каналом и обосноваться в Калифорнии. Но шли мы на юго-восток, снова через Атлантический океан, и первая земля, которую мы увидели после долгих дней пути, был небольшой остров.
Святая Елена оказалась приветливой землёй. Мы остановились, чтобы пополнить запасы и переждать полосу штормов, о которых папа узнал по рации. «Ника» тоже требовала ремонта. Она оставалась в доке с папой, а мы с мамой на велосипедах катались по острову, побывали во всех интересных местах и знакомились с местными жителями. Мама представляла меня, как Софи Берто, а сама называлась почему-то Элен Берто. Для местных жителей мы были французскими туристами на отдыхе. Вот тогда мы и пользовались французскими документами, так я узнала, что у меня есть другое свидетельство о рождении.
На Святой Елене я вволю попила молока, а наши с мамой ежедневные упражнения с велосипедами по холмам и горным дорогам, сделали наши тела крепкими и сильными. В это время папа не занимался со мной ни математикой, ни другими науками. Он велел мне узнать о том великом человеке, что покоится в этой земле. В местной библиотеке я взяла две книжки: английскую и французскую. Английскую читала я сама, а французскую мне читал папа. Они оказались про одно и тоже. Те же события, те же факты, но как по-разному они были истолкованы! Словно речь шла о разных событиях и разных людях.
- Он ведь хотел объединить Европейские страны! Как сейчас! – расстраивалась я, отбросив английскую книжку. – И он никогда не возвеличивал одну нацию над другой! – горячилась я. – Почему о нём
