Я недовольно поджала губы. Мне было досадно: меня называли Дикаркой не только в Бруклине, в самой цивилизованной стране мира, но и здесь, на островах, на краю света. И теперь дикаркой меня считают полуголые люди, которые и мороженое никогда, наверное, не видели!
Там, на островах, я, наконец, начала рисовать и другими мелками. Случилось это потому, что как-то неожиданно синий мелок закончился. Точнее на последнем штрихе последней картинки он рассыпался у меня в пальцах в синюю пыль. Пока я судорожно соображала, как и куда собрать эту драгоценную пыльцу (ведь стоит её смочить- получится хотя бы голубая краска), налетел порыв ветра, в носу у меня защекотало и я громко чихнула, развеивая драгоценный порошок по ветру. Мама видела мою беду, но только покачала головой:
- Здесь нет магазинов, солнышко. Придется тебе потерпеть…
Я честно терпела дня два. Потом на плече одной девушки увидела красивый узор и решила его скопировать в свою тетрадочку. Коричневый мелок вполне подошел. Потом этим же мелком я нарисовала, как танцуют девушки у костра и сам костер с красноватыми языками пламени. И желтые отблески пламени на их телах. Черноту ночи я обозначила переплетающимися и наползающими друг на друга тенями. Папе так понравилась картинка, что он повесил её в кают-компании. Но очень скоро её увидела пришедшая к нам в гости Туа. Она всплеснула руками:
- Наша Софи будет настоящей художницей!
Меня не задело слово «наша». Я уже привыкла, что почти все на этом острове считают меня своей.
Туа уговаривала папу отдать ей рисунок. Папа не хотел отдавать.
- Софи только-только начала рисовать разными цветами. Это как, если бы она ползала и вдруг стала ходить. Это переломный момент. Прогресс. Нет, не могу, Туа, он слишком мне дорог.
Мне вдруг стало очень жалко большую добрую туземку. Я открепила рисунок от стены.
- Возьми, Туа. Это тебе будет на память обо мне.
Потом я повернулась к папе:
- Не сердись, папочка, я нарисую тебе ещё. Я теперь научилась. У меня же… прогресс?
С тех пор мои мелки стали расходоваться равномерно. Ну, более равномерно, чем раньше. Хотя синий цвет так и остался моим любимым на всю жизнь.
А ещё я очень подружилась с Туа. Я называла её бабушка Туа, потому что других бабушек у меня всё равно не было. Оказывается именно она принимала меня при рождении и учила мою маму обращаться со мной.
Бабушка Туа говорила по-французски не очень хорошо, но мы с ней ладили. Я рисовала для неё картинки, а она закармливала меня всякими вкусностями.
Именно на Таити я стала много рисовать. Меня завораживали яркие краски и незаметные цветовые переходы, линии и силуэты.
Я мало обращала внимание на принадлежность островов, которые мы посещали. Франция, США, Полинезия или Малайзия – мне было всё равно. Люди везде были похожими. И заботы их тоже были одинаковыми: наловить рыбы, починить сорванную тайфуном крышу, обменяться новостями, повеселиться на общем празднике. Эти повседневные хлопоты были мне понятны и близки. Мы с родителями тоже ловили рыбу и чинили снасти, каждодневно драили палубу и стояли вахты, боролись со штормами или от души веселились, когда выдавались спокойные вечера.
И жизнь текла размеренно. Новые встречи и впечатления украшали её, а страшные события в Карибском море постепенно забывались. Может быть потому, что мы жили, словно в раю и нам встречались только хорошие люди.
Но однажды всё вспомнилось снова. Это случилось, когда мы попали на остров с хорошей пристанью, большим белым домом и даже с вертолетной площадкой. Нас встретил хозяин, толстый и радушный. Правда, улыбка у него оказалась такая же приклеенная, как у дочери Роберта.
- Как я рад встретить цивилизованных людей в этом забытом Богом месте! – приветствовал он нас с папой. И глаза у него были масленые.
Папа покачал головой:
- Если ваш остров забыт Богом, то кто же его так хорошо снабжает? Дьявол?
Хозяин захихикал и пригласил нас в дом. Вся гостиная была украшена разными красивыми вещами, а ковры были такие мягкие и белоснежные, что мне было боязно ступать по ним своими не очень чистыми сандалиями. Я сняла их и оставила у двери. Впрочем, ноги мои были не чище.
Гостиная поразила меня своим богатым убранством. На стенах висели картины в тяжелых золотых рамах. Они были очень красивыми и старинными. Или написанными под старину, но очень похоже. Я бродила, как в музее, завороженная этой красотой. Я давно не видела ничего подобного. Последний раз я видела такие картины и статуи в Неаполе, в музее.
Папа и хозяин острова разговаривали и пили из высоких бокалов. Но вдруг папин тон неуловимым образом поменялся и я прислушалась к взрослому разговору.
- …белые люди должны держаться вместе, - изрек хозяин, приподнимая бокал за тонкую ножку.
Папа медленно и с достоинством поднялся:
- Порядочные люди должны держаться вместе. А нам с вами не по пути, - сказал папа. – Пойдем, Софи! – резко бросил он мне. Я пулей вылетела вслед за папой, подхватив сандалии.
До «Ники» папа шел быстро, отшвыривая по дороге попадающиеся камешки. Я почти бежала за ним и очень запыхалась.
Нас встретила встревоженная мама:
- Ник, всё в порядке?
- Не всё не в порядке! – заговорил папа. - В непорядке!
Папа запутался в английских словах, что бывало крайне редко и свидетельствовало о том, что его переполняют эмоции.
- Этот собачий сын устроил на островах феодальный строй и настоящую блокаду. Эмбарго наложил на все товары. Торгует здесь только он, сучий потрох!
- Ник! – оборвала его мама и указала глазами на меня.
Папу это не остановило. Он поглядел на меня долгим непонятным взглядом, потом перевел взгляд на маму и сказал тихо и по-итальянски. Но я поняла.
Толстый хозяин роскошного белого дома был работорговцем. Он продавал и покупал детей.
На Таити меня снова отдали в школу, и она мне очень понравилась. У нас были хорошие учителя и преподавали они на французском. Я училась хорошо, но не по всем предметам, поэтому «заучкой» меня никто не дразнил. И «Дикаркой» никто не дразнил, наоборот, пару раз я слышала, как про меня говорили «барышня с материка». В школе для меня была только одна сложность: читать и писать по-французски мне приходилось учиться заново. Но учителя были очень добрыми и помогали мне.
На уроке искусств, учитель увидел, как я рисую, и после долго и часто о чем-то разговаривал с моим отцом. Я уловила только слово 'Сорбонна', оно мне было знакомо: там учился папочка. После этого разговора, папа и мама долго разговаривали и что-то решали.
Все каникулы мы провели на островах, добывая жемчужины и кораллы, а в августе папа проложил маршрут до Гавайев.
12. Побег из рая
Тихий Океан оказался вовсе не тихим, а даже наоборот: свирепым и буйным. Шторм захватил нас в 500 милях от Гавайев. Почти сутки мы взлетали с волны на волну и один раз меня даже смыло за борт, я нахлебалась воды. Но веревка, которой я была привязана к «Нике» оказалась крепкой, папа быстро втащил меня обратно на борт. В порт «Ника» заходила изрядно потрепанная. Мы тоже были потрепанные. У меня были ободраны руки и ноги, страшно болело всё тело, и я так устала, что проспала почти два дня. Проснувшись я стала одеваться – мне очень хотелось в город. Я много слышала о Гавайях и хотела поскорее
