Я в кабине лягу, а ты давай в это «ГАИ». Я бы тоже с вами устроился, да боюсь, не усну. Очень уж ваше «ГАИ» мне на психику давит. Всю ночь арестантом чувствовать себя буду.
Найда
Уехал Мамашкин и увез хорошую погоду. Буквально к вечеру задул сухой морозный ветер, сыпанул желтой хвоей, закружил багровым листом. Небо оставалось по-прежнему высоким, но и неторопливо плывущие у самого солнца тучи, и само солнце, казалось, дышали промозглым холодом. Снега не было, только колючие ледяные крупинки больно хлестали в лицо да на замерзших лужицах надуло белые гребешки.
В заводях появился первый лед. Он был неширок и до того тонкий, что от малейшего усилия прогибался и стрелял белыми лучиками, но сразу же под эту ненадежную с виду защиту устремились хариусовая молодь, форельки-икроеды и краснопузые гольянчики. Плавают туда-сюда и, хотя слышат шаги и даже хорошо видят меня, удирать не торопятся. Детский сад, да и только.
Мудрый и прозорливый Шурыга оказался неправ, предвещая, что мы споемся с Калипухом. Несмотря на обещанные двести восемьдесят, Федор не очень-то рвался к работе, а, главное, когда я напомнил, что в тайге мы должны заботиться друг о друге, он без всяких обиняков заявил:
— А зачем это? Что я, баба о тебе думать?
Однако приготовленное мною ел и внимательно следил, сколько я накладываю себе мяса или чего там другого.
В первый же день совместной жизни у нас произошла стычка. Утром я захватил инструмент и отправился к лесозаготовительному участку закрывать емкости с соляркой. Двоим там делать нечего, и я велел Федору оставаться на стане, рубить жерди для навесов.
Я провозился с горловинами часа два, потом обнаружил, что толь, которым прикрыт дизель, порвался, и принялся упаковывать все по-новому. Возвратился домой усталый, голодный, всю дорогу мечтал о кружке горячего чая, но еще издали заметил, что костер не горит и, по всем признакам, на стане никого нет. Я ускорил шаги, подумав, не случилось ли чего с Федором, а тот сидит на пороге вагончика и ладит пружину к большому ржавому капкану. Рядом валяется с десяток кое-как обрубленных жердей.
— Что случилось? — спрашиваю его.
— Ничего, а что? — с удивлением глядит на меня Федор.
— Ты обед сварил?
— Зачем? Я не хочу есть. Банку тушенки открыл, компотом запил, все нормально.
Я начал кипятиться, доказывать, что полдня был занят работой, а он обстрогал три жердочки и прохлаждается.
— Ты чего психуешь? — непонимающе глянул на меня Федор. — Я-то видел наряды, там о цистернах ничего не сказано. Ну, а если и обшил — твое дело. Каждый по-своему с ума сходит…
Самое же интересное, что буквально через полчаса он подошел ко мне и спокойнехонько, словно ничего не случилось, попросил помочь распустить трос. Сплетенный из тонких ниток стальной канат был до того гибок, что, казалось, сам переливался в руках. Калипух привез его из Магадана, и когда Мамашкин попросил отрезать метров пять на буксир, Федор сделал вид, что не слышит, и быстренько унес всю бухту в лиственничник.
Я мысленно досчитал до десяти, затем помог Федору распутать трос, приготовил обед, и мы до самого вечера ставили столбы под навес. Пока не замерзла земля, нужно торопиться с этой работой. Мы вкапывали столбы, трамбовали землю, приколачивали распорки. Наверняка Федору приходилось немало плотничать, хотя об этой его специальности Шурыга не упоминал. За каких-то полчаса Калипух развел и наточил ножовку, подправил топор и набил на лопату новый черенок. При этом он категорически запретил мне пользоваться его топором.
Топор в тайге наиглавнейший инструмент. А инструмент, жену и ружье дать взаймы может только круглый дурак. Если уж так нужно, попроси, я сам тебе отрублю, а вообще-то наведи свой и пользуйся.
Когда работы осталось минут на двадцать, я решил, что ее закончит Федор, а сам занялся ужином. Вымыл кастрюли, почистил рыбу, сунулся к навесу набрать щепок для костра, а Федора нет.
Сначала я очень разозлился, потом остыл. Чего это я в самом деле? Он же и вправду не требует от меня никаких ухаживаний. Сварю — съест, а на нет — и суда нет. Пожует тушенки и сыт. К тому же наверняка Федор догадался, что мы с Мамашкиным поймали отнюдь не два десятка мальмин, а ведь он тоже переживал за нас, и Мамашкин обязан был выделить ему какую-то долю. Кстати, у меня уже восемьсот рублей. Двести Мамашкин заплатил за икру и триста пятьдесят за вчерашнюю рыбалку. Если добавить то, что привезет Шурыга, получится тысяча триста. Еще месяц работы, и «Кенон» у меня в руках.
Федор появился уже в сумерках. Посидел в кресле, заглянул в кастрюлю и минут через десять поинтересовался насчет еды. Мне вдруг стало противно, и я принялся раздраженно выговаривать, что поварихи у нас нет, жены он с собою не прихватил и все такое. К моему удивлению, Федор не спорил. Ушел в вагончик, как был в сапогах и куртке, завалился на кровать, натянул на голову одеяло и уснул. Я покормил Найду и тоже лег спать.
Утром Калипух как ни в чем не бывало хлебал суп и рассказывал, что вчера у реки он видел медвежьи следы. Наверняка медведь бродил рядом, потому что Найда всю дорогу рычала и поджимала хвост. По мнению Калипуха, этого медведя нужно немедленно убить.
— Мы здесь бревна как папы карлы ворочаем, и хорошо, если по червонцу в день выколачиваем, а там гора мяса, шкура и желчи на двести рублей по кустам шарашится.
В этот день мы снова строили навес, и опять Федор обгонял меня по всем статьям. Он высчитал, на какую высоту нужно поднять скат, чтобы легче было счищать снег, потом научил раскатывать толь на крыше, чтобы она не затекала и не лохматилась, а когда я, не дотянувшись до верхней перекладины, принялся ладить козлы, он со скорбной улыбкой кивнул в сторону стоящей неподалеку тележки без скатов. Мы вдвоем легко подкатили ее под навес, и работать стало куда удобнее.
Трудился Федор старательно и по-особому красиво. Безошибочно определял, на какую длину нужно отрезать доску, в несколько ударов вгонял гвозди. И я простил Федору и жадность, и неумение думать о других. Мы даже немного подружились, и я в порыве откровенности рассказал, как тошно жилось здесь одному, но уже через час поругался с Федором. Виновата Найда.
С самого начала Найда мне не очень-то глянулась. Вихлявая, тонконогая, и все у нее наоборот — хвост почти голый, а морда обросла — не видно глаз.
Теперь ни продукты, ни посуду где попало не бросишь — обязательно сунется своей волосатой мордой. Федор постелил под своей кроватью старую куртку, Найда послушно легла на нее, но стоило выйти из вагончика, как она перебралась на мою постель и преспокойно уснула. Перед этим она несколько раз ныряла в Чилганью, Федор любил демонстрировать, как она достает из воды палку, естественно, мои одеяло и матрац промокли насквозь. Я вышвырнул собаку на улицу и устроил Федору скандал…
Жизнь на нашем стане понемногу выровнялась. Часов до трех мы занимались строительством, затем я брал удочку и уходил рыбачить. Федор с Найдой исчезали в тайге. Что они там делали, можно было только догадываться. Я как-то попытался пойти вместе с ними, но Федор без обиняков заявил, что мне там нечего делать. У меня, говорит, уже был один такой любопытный, а потом лису вместе с капканом уволок.
Я больше не приставал к Федору. Ходил себе вдоль реки и дергал хариусов или наблюдал за собравшимися под забереми рыбами. Однажды я застукал подо льдом восемь огромных налимов. Они прибились к самому берегу, улеглись рядышком, словно селедки в бочке, и спокойнехонько уснули. Я громыхнул по льду камнем и, пока они не пришли в себя, вытащил через проломленную во льду дырку всех восьмерых на берег.
А однажды вечером у нас случилось событие — Федор принес двух соболей. Крупных темно- каштановых котов, с пушистыми хвостами и толстыми мордами. На радостях он еще в километре от стана принялся палить в воздух и орать. Я выскочил из вагончика. Впереди Федора бежит Найда и до того старательно виляет длинным хвостом, что, кажется, он у нее вот-вот отвалится.
