Наверное, я должен был устроить скандал, затем сообщить куда следует и все такое. До открытия промыслового сезона осталось двадцать дней, к тому же Федор не имел никакого права устраивать здесь охоту. Ни лицензии, ни договора у него нет, да и, насколько мне известно, сдавать этих соболей он не собирается. Но хотел бы я посмотреть на человека, который побежит заявлять на одного-единственного соседа, к тому же еще и напарника по работе.
С песнями, пальбой в воздух, под кабачковую икру и икру из рыбы мальмы, под жареных и вяленых хариусов, под грузинский чай и колымскую воду мы опорожнили обе бутылки и решили сегодня же выловить налима, чтобы наконец-то отведать налимьей печени — максы. С налимом у нас ничего не вышло, Федор занозил крючок в указательный палец и отправился в вагончик спать, а я зарядил ружье и побрел через перекат искать Рыжего. Сегодня я видел там его следы.
Когда я возвратился в вагончик, уже стемнело. Федор лежал на полу, раскинув руки. Рядом сидела Найда. Свалившись с кровати, Федор разбил нос и оцарапал щеку. Найда тщательно вылизывала хозяину лицо, а когда я захотел перенести Федора на кровать, принялась рычать. Я показал собаке кулак, набросил на Федора ватное одеяло и тоже завалился спать.
Утром встал с больной головой. Федора увидел на берегу Хилгичана. Обычно ручьи замерзают гораздо позднее рек, но на Чилганье только появились первые забереги, а ручей уже почти начисто спрятался под лед. Лишь против нашего стана темнела небольшая промоина. Федор сидел у этой промоины, глядел на воду и ласкал Найду. Рядом с ним стояла ополовиненная бутылка водки.
Федор пьяно хихикнул, отхлебнул из горлышка, поднял валявшуюся неподалеку ветку и кинул в промоину. В то же мгновенье Найда бултыхнулась в воду и скоро положила ветку рядом с Федором.
Я крикнул, что сейчас очень холодно и можно угробить собаку, но Калипух снова хихикнул, сунул Найде кусочек сахара, схватил бутылку с водкой и с криком «Апорт!» запустил в ручей. Бутылка плюхнулась в промоину, какое-то время покачалась на поверхности, затем наклонилась и нырнула. В то же мгновенье нырнула и Найда. Наверное, собака слишком устала, а может, никак не могла захватить зубами скользкое стекло, но ее подхватило течением, снесло вниз, и когда Найда попыталась всплыть, ее голова была уже подо льдом. Лед в ручье был тонкий и прозрачный как стекло, собака, извиваясь, отчаянно мельтешила лапами, билась головой о ледяную крышу, а ее волокло в сторону Чилганьи.
— В воду! Прыгай в воду! — крикнул я Федору, но тот лишь бестолково суетился по берегу, не зная, что предпринять. Добежав до места, где плыла Найда, я плюхнулся на лед, пробил его, но схватить собаку не сумел. Поднявшаяся волна отбросила ее от моих ног, и Найда снова заскользила подо льдом. Теперь и Федор бултыхнулся в ручей, но поскользнулся и чуть сам не ушел под лед. Я торопливо выбрался на берег, обогнул и Федора, и Найду, разломал лед и, как только собака показалась в проруби, схватил ее за шерсть.
Найда еще поводила лапами и несколько раз зевнула, но когда мы принесли ее в вагончик, она была мертва. Молча переоделись, какое-то время посидели каждый на своей кровати, затем я собрал разбросанную по полу мокрую одежду и вынес развешивать. Минут через десять из вагончика показался Федор. Чуть постоял на крыльце, затем подошел к палатке, сдернул с растяжки пустой мешок и снова скрылся за дверью. Я не стал смотреть, что он будет делать с Найдой, и ушел.
В этот день мы не работали. Федор пропадал в тайге, а я то бродил у реки, то валялся в вагончике. Ни рыбачить, ни читать не хотелось, в глазах все время стояла одна и та же картина: тонкий как стекло лед и беспомощно барахтающаяся под ним Найда.
А вечером приехал Мамашкин. Он привез гору мешков с удобрениями, новый спиннинг с набором блесен, два ящика «материковской» картошки, флягу молока и переданные Шурыгой деньги. Он выслушал о случившемся с Найдой, какое-то время молча глядел на Федора, потом перевел глаза на меня и, наконец, непонятно по отношению к кому, сказал:
— Недолго музыка играла, недолго фрайер танцевал. Да, накрутили вы, братцы, ничего не скажешь. — Затем достал из тележки невод и предложил мне попробовать порыбачить.
Провозились часа два и почти ничего не поймали. Шуга забила невод, да и рыбы на плесах осталось совсем мало.
На другой день Мамашкин перетянул к нашему стану четыре связки почти совершенно свежих бревен, загрузил дровами тележку и укатил домой. Я отдал ему всю пойманную рыбу, он предлагал за нее деньги, но я отказался, попросив, чтобы он поторопился с «Кеноном». Через какой-то месяц у меня будет ровно полторы тысячи и можно будет заняться фотографией.
Затем он долго шептался с Федором. Сколько заплатил Мамашкин моему напарнику за соболей, я не знаю, а то, что Калипухова добыча вскорости перекочевала в «Кальмар» Мамашкина, — видел сам. Наверное, соболи обошлись нашему трактористу рублей по сто пятьдесят, потому что Федор весь вечер толковал мне о вырученной всего за один день месячной зарплате.
Я прокатился с Мамашкиным до медвежьего плеса, затем отправился на поиски Чуританджинских озер. Лесозаготовители рассказывали, что где-то выше этого плеса в Чилганью впадает ручей Чуританджа, по которому икроеды отправляются на зимовку в озера. Там четыре словно нанизанных на ручей маленьких озера. По-эвенски Чуританджа так и будет — низка бус.
По перекату перешел на другой берег Чилганьи и отправился вдоль нее по запорошенной желтой хвоей тропинке. Скоро она вывела меня на старую вырубку. Как раз посередине вырубки желтым хохолком возвышалось десятка два вековалых лиственниц. На их ветках то там, то сям темнели шапки беличьих гнезд-гайн. Наверное, лесорубы пожалели зверушек и не тронули деревьев.
Белок я не увидел, зато нашел настороженную Федором петлю на медведя. Между двух лиственниц сооружен треугольный загончик с узким проходом. В загончике лежали скрюченный дохлый поросенок, мальмина и разорванная пополам кедровка. На проходе висела петля из знакомого мне мягкого белого троса.
Я отыскал ветку и отвернул петлю в сторону. Теперь никакой медведь в нее не попадет. На пожухлой, чуть тронутой снегом траве хорошо видна оставленная Калипухом дорожка. Мне интересно, сколько таких загородок настроил Федор, подходил ли к ним медведь, и я отправляюсь по следу.
Минут через пятнадцать выхожу на новую загородку, и опять в ней на приманку положены поросенок и мальма. Петля на этой загородке уже сбита. Может, виноват ветер, а может, и вправду навредили кедровки.
Дальше гребень из высокоствольных лиственниц разделяется надвое. Один ряд спускается к реке, другой поворачивает к тому ущелью, где Мамашкин с Калипухом убили лося. Высматриваю новую загородку и вдруг замечаю небольшое бревенчатое строение. Нет, это не избушка. Для избушки строение маловато, да и окон не видно. Вместо них в противоположной от входа стене небольшая отдушина. С виду оно больше походит на поставленный на землю лабаз, у которого вместо двери высоко поднятый бревенчатый щит.
Внутри лабаза что-то темнеет. Уже вечер, со всех сторон нависли высокие лиственницы, и разглядеть, что там такое, трудно. Огибаю строение, заглядываю в широкий проход и не верю своим глазам.
Передо мною крепко сколоченная и обтянутая тросом медвежья ловушка, а в ней, на конце длинной, идущей от самого порога насторожки висит Найда.
Драка
Возвратился домой уже в полной темноте. Федор сидел в вагончике, спокойно растирал в ведре древесную труху и мурлыкал песню. Услышав мои шаги, поднял голову и спросил:
— Ну что, уехал Мамашкин?
Я молча прошел к кровати, лег на спину и уставился в потолок. Федор недоуменно глянул на меня, хмыкнул и снова загремел ведром.
«Это он маскировку для капканов готовит, — понял я. — Снега нет, так он решил присыпать их трухой».
Федор охлопал выпачканные в коричневую пыль ладони и достал из-под скамейки банку меда. Она у
