— Стрелять в артистов! — нервно подхватила Астрид. — Как в детей стрелять! Звери!..
Клаус, будто загипнотизированный взглядом жены, медленно поднялся и пошел к ней. Она взяла его за руку, и вместе с девочкой они удалились.
Тут же между кресел проскочил еще один человек, виновато посмотрел на товарищей, приложил, как бы извиняясь, руку к груди и исчез за портьерами.
За ними поднялась Сюзи.
— Сюзи, и ты? — потрясенно спросил Стен Экман.
— Я боюсь, — ответила она.
— Останься, — попросил Экман.
Сюзи покачала головой и пошла к выходу.
— Ну вот, мы остались без Наташи, — сказала Грета Креппель. — Это конец.
Актеры посмотрели вслед ушедшим — кто осуждающе, кто с любопытством, а кто и с завистью.
— Не надо их осуждать. — Стен Экман встал. — Сказано: не суди слабого, пожалей его… Может быть, нас этим предупредили? Жестоко, но совершенно недвусмысленно предупредили? Оставаться здесь или нет — личное дело каждого с Богом. Продолжить то, что мы начали, или остановиться.
Он помолчал. Все смотрели на него. Ждали его решения.
— Что я буду делать? Я буду продолжать, — твердо сказал Стен.
— Карл! — крикнула красавица Эрна. — А ты?
— Остаюсь с нашим режиссером, — ответил Карл Монсон.
— Ну и ладно, — беспечно подхватила Эрна, — значит, еще погуляем на премьере!..
— Я займусь этим делом, — глухо сказал Аксель Хольм.
В дальнем помещении фермы, служившем одновременно и столовой, и кухней, знакомые нам мотоциклисты поглощали пиво и отрывали крепкими зубами жирное мясо от розовых свиных ножек.
В комнату вошел толстый и сильный человек — Зандерс.
— Аппетит хороший, — констатировал он вместо приветствия.
— Двоих уложили. Сами ушли чисто, — отрапортовал водитель мотоцикла.
— Идем, — велел Зандерс.
Втроем они покинули комнату, двинулись по внутренним переходам дома, спускаясь по лестнице все глубже и глубже вниз — в подвальное помещение. Толкнули обитую железом дверь. За дверью обнаружилось просторное помещение без окон. Оно напоминало химическую лабораторию: реторты, колбы, пробирки на штативах, аптекарские весы и другие приборы и приспособления. Но в углу была развернута военная рация, лежали большие наушники, шифровки.
Высокий человек лет шестидесяти поднялся навстречу.
— Герр профессор, можем рапортовать, — сказал Зандерс. — Теперь комедианты прикроют свой балаган.
— Эрвин там? — спросил профессор.
— Угу, — подтвердил один из мотоциклистов.
Профессор, продолжив манипуляцию с каким-то порошком, который он растирал в прозрачной ступке, сказал:
— Мера, конечно, крайняя, но необходимая. Нам не нужен этот спектакль.
Профессор высыпал порошок на чашечку весов.
— Попробуем? — спросил он, собирая порошок в пакетик.
Он направился к выходу, Зандерс и мотоциклисты за ним. По дороге профессор продолжал размышлять:
— Конечно, этот театр, в конце концов, мелочь. Но в нашей работе нет мелочей. Общественное мнение — зачем его возбуждать не в нашу пользу?
Они вышли во двор.
— Что по мне, то ввести бы сюда наши войска и покончить с их вонючим нейтралитетом, — вставил Зандерс.
— Это значит снять с Восточного фронта минимум двадцать девизий? — спросил профессор. — Русским помочь?
Появился старик и стал из ведра переливать бензин в бидон.
— Да и какая нужда? — профессор внимательно наблюдал за его действиями.
— Они уже приняли здесь столько чрезвычайных законов, что, проведи мы оккупацию, вряд ли потребовались бы новые… Мы захотим, так их правительство назначит главным хирургом страны хоть самого Джека-потрошителя.
Когда бензин был перелит, профессор высыпал в бидон порошок и включил секундомер, который на длинном шнурке висел у него на шее.
Старик тут же отбежал к свинарнику, остальные быстро пересекли двор и вернулись в дом.
— Театр, газеты, радио — это все, уважаемый Зандерс, общественное мнение. — В лаборатории профессор взял в руки что-то вроде цангового крандаша, стал развинчивать его на составные части. — Его надо направлять, ибо правильное общественное мнение стабилизирует здесь наше влияние…
Секундомер лежал перед профессором на лабораторном столе, он был включен. Во дворе грохнул взрыв. Профессор остановил секундомер, посмотрел на циферблат:
— Вот теперь то, что нужно, ровно десять минут! — улыбнулся он неожиданно широкой и обаятельной улыбкой.
Утро следующего дня. Стен Экман входит в подъезд официального здания на центральной улице города. Миновав дверь с надписью «Голос публики», оказался в просторном зале, заставленном столиками с пишущими машинками и телефонными аппаратами. Здесь шумно, кто-то с кем-то беседует, кто-то кричит в телефонную трубку, несколько человек собрались вместе, спорят. Мимо Стена пробежал, оттолкнув его плечом, фотограф, увешанный камерами; накрашенная девица сидела на столе, нога на ногу, подправляла ресницы, глядя в зеркальце.
Стен вошел к редактору в небольшой закуток за стеклянной перегородкой.
— Привет, Ральф!
— Здравствуй, Стен! Какая трагедия…
— Объявление хочу дать.
— Закрываетесь?
— Подождем пока. — Стен протянул Ральфу отпечатанный на машинке текст. Тот стал читать, а дочитав, подскочил:
— Да кто же к вам пойдет после этого?! — Ральф схватил лежащую у края стола пачку фотографий и разбросал ее перед Стеном. На них было запечатлено то, что произошло вчера у театра «Под горой». — Идет в номер, на первой полосе!..
— Пусть идет. А внизу поставь это объявление: «Желающих пробоваться на роли в театре «Под горой» просим явиться…»
Ральф откинулся на спинку стула:
— А кто все-таки стрелял — известно?
— Полиция разбирается.
— Но первая полоса — не последняя. Это — дороже.
— Заплатим дороже.
— Двое уже заплатили жизнью. Никто к вам не придет.
— Кто не придет, тот нам и не нужен, — твердо сказал Стен Экман.
Похороны на городском кладбище. Здесь актеры театра «Под горой». Мужчины стоят с непокрытыми головами. Инспектор Хольм тоже здесь. Он переводит взгляд с одного лица на другое, иногда поглядывает вдоль аллей между могилами: повсюду мраморные ангелы, кресты, коленопреклоненные каменные фигуры — грустно.
Играет на скрипке старый Бруно Мильес. Играет «Аве, Мария» Шуберта.
Карл Монссон поднял руку, музыка смолкла.
В эту минуту Аксель Хольм увидел подошедшего молодого человека, с удивлением узнал в нем фотографа, которому недавно подал слетевшую шляпу. Тот остановился за спинами столпившихся у могил,
