парку. Стен помолодел, будто свалился с плеч груз его нелегких забот, и сам себе — и нам тоже — кажется он сейчас совсем другим, открытым и восторженным.
— Вы чудо, Карин! Говорит Стен. — Когда вы с отцом, помните, подъехали на машине на Тегнера, я вдруг смотрю, нет, сначала я почувствовал — взгляд… Только взгляд. Смотрю: взгляд и больше ничего. Наташа Ростова прибыла к театру в полицейской машине. Разве не чудо!
— И вы тогда почувствовали?.. Я тоже. Я подумала: мы наверняка познакомимся. Так и вышло. Но если папа узнает, что с полицейской машины я пересела на велосипед, он задаст трепку!
Потом они ехали молча. Неподалеку о берег плескалось море, скрипел песок под колесами, мягко шумели деревья.
Редкие прохожие удивленно оглядывались на счастливую пару.
В маленьком кинотеатрике Карин и Стен, сидя рядом, смотрят на экран. Идет хроника: события на Восточном фронте. Немецкие солдаты вешают партизан. Выбиты ящики из под ног, тела качаются на веревках. Среди них одна — женщина.
Глаза Карин распахнуты от ужаса. Она невольно прижалась плечом к плечу Стена.
Потом на экране замелькали титры художественного фильма. Очаровательная Марика Рокк в расклешенной юбочке едет на велосипеде и поет песенку. Подружки ее на велосипедах поспешают рядом.
Стен и Карин пробираются между рядами к выходу, сопровождаемые недовольными взглядами других зрителей…
Идут по улице.
— Я столько видел в своей жизни, — тихо говорит Стен, — что мне иногда кажется, что я живу сто лет, не меньше. В Испании из моего отделения в живых остался я один, Все погибли, и все погибали на моих глазах. Какие были ребята!
Карин молча слушала, потом осторожно спросила:
— У вас есть семья?
— Жена? — уточнил Стен, — Она умерла при родах. Когда я вернулся, ее уже не было. Не уберегли. А может, просто судьба. У меня сын! — с гордостью сказал Стен. — Моя мать назвала его Оскаром.
— Помните, маленькая княгиня как раз умирала при родах, когда Болконский вернулся с войны. И остался сын, Николушка…
— Да-да, как вы сразу это подметили, — удивился Стен. — Даже Карл не обратил на это внимания.
— Вы дружите с Карлом?
— Ближе у меня человека нет.
— А сын?
— Он еще маленький. Мы пока только идем навстречу друг другу. Я не хотел бы умереть сейчас. Я хочу быть рядом с сыном, пока он не станет все понимать. Я хочу передать ему, что есть во мне…
— Я пришла, — сказала Карин, остановившись у подъезда своего дома.
— Быстро стемнело, — огорченно произнес Стен.
Он стоял перед девушкой: чуточку растерянный большой ребенок, совсем не похожий на упрямого, волевого и смелого человека, каким его знали в театре.
Карин на мгновение прижалась к нему и, поднявшись на носки, поцеловала в щеку.
— До завтра! — сказала она, махнув рукой из подъезда.
Стен идет по песку вдоль моря, а перед ним резвится маленький Оскар.
— Папа, — кричит мальчик, — а море было всегда?
— Всегда. И деревья были всегда, и небо.
— А мы поплывем на пароходе?
— Конечно, поплывем.
— А когда?
— Когда кончится война.
— А это скоро?
— Не знаю.
— Бабушка сказала, я еще буду маленьким, а война кончится. Ты сегодня снова уедешь? — спросил Оскар.
— Уеду, потом приеду. Пошли домой, бабушка волноваться будет.
— Возьми меня в город…
Стен прижал мальчика к себе:
— В городе сейчас плохо…
Карин сидела перед зеркалом в гримерной, а Астрид колдовала над ее прической, примеряя шиньон — русскую косу.
— Ну что, нашел отец убийц — спросила Астрид.
Карин неопределенно пожала плечами.
— Ох-хо-хо! Времечко! — вздохнула Астрид.
— Но ты-то не унываешь, — заметила Карин.
— Хочешь совет? Чаще улыбайся! Вот плохо тебе, хоть в петлю лезь, а заставь себя улыбнуться — сразу легче станет. Это мне один пожилой господин дал такую рекомендацию. Когда он сообщил, что больше мы встречаться не будем, я по его же рецепту улыбнулась. Все в порядке! Он даже похвалил меня на прощание.
В гримерную заглянул и тут же исчез Эрвин Грюне. Астрид заметила его, сказала:
— Смотри, опять… Зря он, честное слово… Абсолютно не в моем вкусе.
Карин улыбнулась.
— Вот-вот, — поддержала ее Астрид. — Улыбайся! Проверено.
— Тебе никогда не бывает грустно? — спросила Карин.
— Никогда! Даже когда мой Диттер уходит ночевать к своей жене, я веселюсь.
— Что ж тут веселого?
— А я ее видела. Без смеха смотреть невозможно. На месте Диттера я бы всю ночь хохотала. До утра.
Когда Карин выходила из театра, ее окликнул Эрвин Грюне, который ждал на улице. Он был с кофром и фотокамерой.
— Карин, я должен вас сфотографировать, — сказал он. — Вот для этой витрины.
— Пожалуйста. Куда мне встать?
— Вот так хорошо!
Грюне несколько раз щелкнул аппаратом. Карин при этом, как заправская актриса, задорно меняла позы и выражение лица.
— Спасибо, — сказал Эрвин.
— Спасибо, — ответила Карин и совсем было собралась уходить, но Эрвин ее задержал.
Еще вот что… — сказал он смущенно и протянул конверт: — Я вам письмо написал.
— Письмо? — изумилась девушка. — А так сказать не можете?
— Так — я собьюсь, я не решаюсь, вы прочтите, сейчас…
Карин развернула письмо.
— Я буду вслух читать! — сообщила она.
Всем своим видом Эрвин выражал смущенное смирение.
Карин вслух прочитала:
— «С первой минуты, когда я вас увидел, я понял, что все в моей жизни переменилось. Я не надеюсь на счастье, знаю, что недостоин вашего внимания. Но я не могу не видеть вас каждую минуту, не слышать вашего голоса, не знать, что вы рядом. Я хочу, чтобы вы об этом знали».
— Ну, что вы скажете? — робко спросил Эрвин.
Карин пожала плечами и хотела вернуть письмо.
— Нет-нет, оставьте себе… Ну?
— Очень искренне написано, — сказала Карин. — Знаете, — добавила она грустно, — наверное,
