понимал ее и истинно любил! Взбалмошный Д. Т. не долго отчаивался и начал говорить В. И. Жив<окини>, что хочет снова жениться и просит его сделать предложение его свояченице, Дарье Карповне Лобановой, сестре жены В. И. Матрены Карповны. Живокини испугался! Любя свое семейство, не хотел Д. К. видеть несчастной, а знал, что если Лен. посватается сам или'через брата Ив. Карп Лобанова, то отказа не получит, потому что Д. К. была уже увядающая и не очень красивая, хотя умная и добрая девушка! Вот он и начал по дружбе отговаривать его, представляя некоторые недостатки свояченицы и между тем указывая других невест! «Хочешь ли послушаться друга, — говорил В. И. (он сам мне передавал эти слова), — я укажу тебе чудесную девушку — это воспитанница Федорова. Она скоро выходит из школы, круглая сирота, хорошенькая, довольно талантливая (она хорошо играла простых русских девушек, как, например, в драме «Рекрутский набор» и проч.), и директор М. Н. Загоскин очень любит и заботится о ней!..» Ленский и руками, и ногами и начал опять мне расточать свои нежности, которых и женатый не оставлял, но я, любя другого, всегда обращала все в шутку.
В непродолжительном времени шла с большим успехом на московской сцене опера «Две ночи», перевод Ленского. Тогда же просили его выслать пиесу в П<етербург> и понаблюдать, чтобы она была правильно переписана. Ленский заторопил писарей, и они наделали ошибок! Д. Т. схватил воловую партию, побежал на сцену и накинулся с бранью на режиссера С. Л. Кротова. Тот отвечал: «Помилуйте, Д<митрий> Т<имофеевич>, мое ли это дело? По-Дите жалуйтесь на писцов А. Н. Верстовскому, он их начальник!..» Ленский бросил ему на руки партию, побежал в контору… Кротов за ним. Увидя Верстовского, Ленский бросился к нему и говорит: «Помилуйте, А<лексей> Н<ико-лаевич >, сколько лет я служу и мне не делают никакой прибавки?»— «Это не мое дело, не угодно ли вам сказать М. Н.», — и в то же время входит в комнату директора Ленский, за ним Кротов с партитурой, за Ленским Верстов-ский, еще не успел сказать слово, как Ленский подходит к директору и говорит: «М<ихаил> Н<иколаевич>, позвольте мне жениться!» — «На ком?» — «На воспитаннице Федоровой!..» — «Очень рад, она сирота, и мне приятно будет, если вы сделаете ее счастливою!..» Ленский поклонился, вышел в контору и сказал вслух всем: «Метил в Кулика, а попал в Федору!..» Можно вообразить недоумение Кротова, Верстовского и смех всех присутствующих. Нам сейчас же на репетиции передали эту комическую сцену. Этой свадьбе, кто не знал хорошо Ленского, все обрадовались! Особенно почтенные, добрые старушки Ел. Матвеевна Кавалерова и сестра ее А. М. Борисова. Они любили, ласкали и помогали сироте. Ленский вьшросил позволения, как жених, посещать Фед. в школе. И хотя она была скоро выпущена, но добрый директор приказал ей остаться в училище и прямо отсюда под венец. Д. Т. делал невесте хорошие подарки, очень часто приходил в школу и очень долго сидел, разговаривал, смеялся… только со мною! Бывало, как придет, она бежит встречать его, а он тотчас: «Анета! позовите Пашеньку Куликову, будем вместе пить чай и кушать конфекты!» А большею частию, ожидая его, она заранее меня упросит: «Душенька Паша! пойдем встречать Д Т., ты поговоришь за меня!..» Итак, я за нее разговаривала, и дело шло прекрасно! Уже назначался день свадьбы… но, на беду, разыгралась моя золотуха, и я должна была идти в больницу. В непродолжительном времени слышу: свадьба разошлась… подарки возвращены и даже со старыми башмаками, которые Ленский вместе с золотыми вещами продавал за бесценок! Анюта приходила ко мне в больницу и со слезами говорила, что Д. Т. совсем переменился: всем недоволен, сердится, просто бранится с ней. Она все пересказала своим благодетельницам, и они приказали ей послать жениху все веши с отказом. Когда Живокини, опять испугавшись сватовства, спрашивал, отчего произошел разрыв, — Ленский отвечал без церемонии: «Помилуй, да она дура набитая! Я с ней о театре… о книгах… о стихах… а она спрашивает, будет ли у нас кислая капуста да соленые огурцы!» Однако, несмотря на такие отзывы, все стали бранить, упрекать его, что он жестоко обидел сироту! И даже М. Н. Заг<оскин> вькжазал свое неудовольствие! Тогда Лен. снова начал ту же историю, уже через старушек, Кава-лерову и Борисову, они поспешили свадьбой, и мы скоро, в училище, снарядили к венцу нашу подругу Аннушку Федорову. Не много она, бедная, видела радостей, и вот один из многих глупых поступков Д Т. У них уже были дети, старший из них как-то подвернулся под сердитую руку отца… он толкнул его к топившейся печке… рубашечка загорелась, и вскоре ребенок полетел на небо! Ленский и тут ухитрился доставить себе развлечение: прибежал к брату (он уже был выпушен), рассказал о своем горе и просил его завтра (т. е. в воскресенье, когда я приду из училища) вместе со мной к 5 часам приехать на Лазарево кладбище и там, похоронив ребенка, напиться с ними чаю. Мы жили на Петровском бульваре, это не так далеко; мы часто делали туда partie de plaisir[34] с М. С. Щепкиным, и дали свое согласие. Родители нас отпустили, мы взяли извозчика (известную старую гитару) и приехали раньше Ленских. Там у нас были похоронены 9 братьев и сестер, и мы любили ходить на их могилки. Потом, гуляя близ дороги, мы видим — мчится во весь опор наемная карета… это Д. Т. спешит хоронить ребенка. Аннушка вышла из кареты вся в слезах… он с братом побежал отыскивать сторожа и могильщика, а она мне рассказала, что, назначив нам приехать к 5 часам, он карете приказал явиться к 4. И каков же был ее ужас, а его злость, когда 5 час. — 6, а кареты нет… Наконец, после посылов и ожидания — извозчик приехал, но уж зато за провинность ему приказано гнать во всю прыть… а каково же было несчастной матери — видеть и слышать, как бьется в гробу тельце ее младенца. Конечно, и эта страдалица недолго намучилась с таким супругом, рано умерла, оставив детей на руках пустейшего глупца-отца, и они как-то разбрелись, и я скоро потеряла их из виду.
Сейчас я назвала Ленского — глупцом! и это совершенно справедливо. Он был образованный, начитанный, хорошо сам писал, переводил, сочинял стихи… но по жизни, по характеру, по переменчивости своих взглядов и убеждений был отъявленный глупец! Мне было досадно, что так давно, из пустяков, он привязался ко мне и ставил меня в неприятное отношение к подруге и к товарищам! Хорошо, что большая часть меня хорошо знали и любили. А к Ленскому я всегда чувствовала антипатию. Помню, когда еще его приняли к театру, в одно время с Бантышевым, у последнего был прелестный голос — тенор, и в роли Торопки в «Аскольдовой могиле» — он был неподражаем.
Ленский был такой франтик, пестроразряженный, и мы его прозвали «Чижиком»! Кстати, и настоящая его фамилия была Воробьев! а Бантышева за неловкость прозвали «Медвежонком»!
Я упомянула о прогулках с М. С. Щепкиным… да, это были веселые, приятные забавы молодости. Щепкин и умер хотя очень старым, но с молодой душой, как он всегда сам о себе говорил. Бывало, заранее посылает сказать, что в такой-то праздник чтобы приглашенные к 4 час. утра были у него. И мы, бывало, от радости и ночку не поспим, чтобы только не опоздать. Известно, что у него было большое семейство: жена, брат, 2 сестры, 4 сына, 3 дочери, да еще разные родные и бедные знакомые, студенты… да еще мы, приглашенные, так что иногда наберется человек 20–30… и все это пешком… да еще с разными песнями… играми!.. Больше всего помню свайку, как М. С, маленький, толстенький, старенький, приподнимет назад ножку, чтобы сильнее вбить свою… Молодежь смеется, а он толкует свое: «Детушки, — душа не стареется!..» В телеге едут вперед — жена и сестра М. С, приготовляют нам завтрак, и надо видеть, какую честь мы ему делаем. Затем резвимся, играем и вечером измученные, но совершенно счастливые возвращаемся домой — пешком.
Рано, не по летам я выросла, и мне часто приходилось играть с М. С. Щепкиным и П. С. Мочаловым. Они оба были небольшого роста, особенно М. С. Играя на сцене с ними, я привыкла горбиться, воображая, что если я нагнусь, то более буду подходить к ним. Все мне это замечали, многие говорили и бранили… а мне горя мало, никого не слушалась! Но одно слово нашего усопшего ангела-мученика — царя Александра Николаевича — совершенно выпрямило меня и исправило навсегда от дурной привычки горбиться. Это было в тот год, когда он путешествовал по России с В. А. Жуковским. Ему было лет 15, а мне 18. Как теперь гляжу — он был в голубом гусарском мундире… (не спрашивайте, какого полка?., дожила до старости, а все «не мастерица я полки-то разбирать!»). Красавец собой! Несмотря на серьезную пиесу — играли «Кин, или Гений и беспутство», он с большим вниманием следил за ходом пиесы и прислал нам благодарность: Мочалову — Кину, Щепкину — игравшему роль суфлера, и мне! Я представляла какую-то молодую девицу Анну Дэмби (первая женская роль в пиесе). Директор М. Н. Загоскин, передав нам благодарность наследника-цесаревича, — взял меня за ухо и шутя подрал… (он любил меня с малолетства). «Что это вы, М<ихаил> Н<ико-лаевич>, за что?» — спросила я. «А за то, что по твоей милости — я должен был солгать! Его выс<очество>, видя, что ты горбишься, спросил, отчего это, и чтобы не изобличить тебя в дурной привычке и упрямстве — исправиться, я сказал, что ты слаба здоровьем и что у тебя грудь болит!..» «Ах, пожалуйста, лечите, берегите ее, она так хорошо играет», — добавил наш ангел! и точно вылечил меня: с тех пор я была стройна как пальма, так меня и в стихах называли.
