играть в футбол обрывками газет.
В центре, например, на пьяцца Ровере, наблюдается та же самая картина: идут туристы в штанах по колено и тяжелых башмаках, задирают головы, держатся под ручку, поют хором альпийские песни, а шпана в брюках-дудочках и остроносых ботинках, опершись о парапеты Тибра, глазеет на них и шлет им вслед неприязненные, саркастические реплики: если б те услыхали и поняли — наверно, так и умерли бы на месте. По выщербленным набережным, под кронами платанов дребезжат редкие трамваи, или стрекочет на повороте мотороллер с одним или двумя юнцами, рыскающими, чем бы поживиться; у подножия Замка Святого Ангела плещется освещенная огнями Чириола: гудит элегантная, будто огромный театр, пьяцца Дель Пополо; у Пинция и на Вилла-Боргезе сентиментально пиликают скрипки, а проститутки всех мастей и педики гуляют, скромно потупив глаза, но то и дело кося по сторонам — не остановилась ли поблизости машина. Близ Понте — Систо, у искрящегося замусоренного фонтана две шайки из Затиберья играют в мяч, кричат дурными голосами и носятся туда-сюда, как стадо баранов, невзирая на лимузины, везущие шлюх на ужин в Чинечитта; из всех переулков Затиберья доносится скрип челюстей, перемалывающих пиццу или хрустящий картофель; а на пьяцца Сант-Эджидио или в Маттонато еще совсем сопливые сорванцы бегают по мостовым, словно подхваченные ветром бумажки, канючат и дерутся у писсуаров.
— Сойдем тут, Альду! — Легко и без усилия, как на крыльях, Задира спрыгнул с буфера.
Альдуччо же вытянулся во весь рост на подножке, чтобы его было хорошо видно кондуктору, забарабанил в стекло и крикнул:
— Эй, лопух, привет тебе!
И только потом спрыгнул на мостовую. В бессильной ярости потрясая зажатой в кулаке пачкой билетов, кондуктор высунулся из окна (в этом удовольствии он не мог себе отказать) и заорал:
— Чтоб вы сдохли, шпана чертова!
Задира присел, выпятил живот и показал кондуктору комбинацию из трех пальцев.
— На, выкуси!
Прямо перед ними горел на солнце Колизей: из арочных проемов поднимался столбами кроваво- красный дым, застилая небо над Целием и над светящимся скопищем машин на виа Лабикана и виа Имперо.
— Что делать будем? — спросил Альдуччо.
— Так, прошвырнемся, — откликнулся Задира.
— Ну давай, — согласился Альдуччо.
Они спустились к Колизею, через арку Константина вышли на темный, душный Триумфальный бульвар, затененный соснами плавно сбегающего вниз Палатина.
Друзья шагали расхлябанной походкой, засунув руки в карманы, держась на расстоянии друг от друга, и распевали, как положено, каждый свою песню:
Эх, каблучки-подковочки!
Задира вдруг резко оборвал перенятую у Сырка песню.
— Видал, какая рожа у него была?
Эх, каблучки-подковочки!
Звонкая песня вновь огласила безлюдный отрезок бульвара под навесом зеленых, как бильярдный стол, сосен. Но Альдуччо его не слушал; он сосредоточенно выводил собственную мелодию, полузакрыв глаза, подавшись вперед и самозабвенно мотая в такт головой из стороны в сторону.
Над Палатином показался тонкий-тонкий, подернутый дымкой месяц, которому, однако удалось осветить долину, и черные кусты, и булыжник, и кучи мусора. Прохожие поглядывали друг на друга исподлобья и жались поближе к стенам полукруглого цирка “Массимо”. Альдуччо с Задирой подошли к ограде, за которой высились припудренные лунной пылью развалины цирка, и увидали сидящих группками мужчин, парней и малолеток; чуть поодаль, возле трамвайного кольца, мельтешили в темноте сходящиеся и расходящиеся тени.
— Глянь-ка — все на дело вышли! — Задира прикрыл рот ладонью, давясь от смеха.
Облокотившись на ограду и толкая друг друга в бок, они продолжали тихонько смеяться. Даже не смеялись, а лишь кривили рты в ухмылке и сплевывали. Но и с этим скоро пришлось завязать, потому что к ним решительно двинулась одна из шлюх и друзьям сразу стало не до смеху: на вид ей было лет семьдесят. Не сговариваясь, они быстро пошли прочь вдоль стены, сделав серьезные лица и стреляя глазами по сторонам, будто выискивая кого-то среди озаренных лунным светом развалин, среди солдат в увольнении, беспризорных юнцов и шлюх всех мастей, которые, как обычно, затеяли меж собой перепалку.
— Того гляди, разденут! — говорил на ходу Задира. — Давай-ка отсюда прямо в Санта-Каллу — черт, как жрать хочется, хоть ложись да помирай!.. — Помолчав немного, он указал на субъекта, проезжавшего мимо в шикарной машине. — Во кому в жизни везет! Как по-твоему, справедливо это: ему всё, а нам ничего? Ну погоди, не всё тебе от пуза жрать, будет и на нашей улице праздник! — Он умолк и зашагал дальше, сложив губы в брезгливую гримасу.
Они вышли на виа дель Маре, к тенистому парку, на высшей точке которого был расположен храм Весты.
— Ишь ты! — Задира чуть присел и стал напряженно вглядываться в чащу деревьев.
— Ты чего? — спросил Альдуччо, не зная, то ли следить за его взглядом, то ли послать его куда подальше.
Задира восхищенно присвистнул.
— Кур, что ль, созываешь? — поинтересовался Альдуччо.
— А ничего курочки! — воскликнул Задира.
“Курочками” оказались две девчонки, сидящие на ступенях храма: крашеные блондинки в коротеньких юбочках под названием “хочу мужа” и в кофточках с таким вырезом, что все титьки наружу.
Они молчали и словно бы не видели ничего вокруг; их мечтательные взгляды скользили куда-то вдаль, мимо клумб, спускавшихся кругами к набережной, мимо пьяцца Бокка-делла — Верита, мимо арки Джано, мимо старой церкви. Пронзительный свет месяца озарял окрестности, будто днем.
Задира и Альдуччо, напевая себе под нос пошли было вразвалочку к Понте-Ротто. Но вдруг разом передумали и не спеша вернулись обратно.
Красотки при виде их даже не шелохнулись, вроде бы и не заметили. Приятели гордо промаршировали мимо, хотя видом своим напоминали двух псов, которых безжалостно погнали палкой. Пройдя немного по виа Дель Маре, они набрались храбрости и решили предпринять еще одну попытку. Сделали вид, будто гуляют по аллеям и дышат воздухом, а до этих розанчиков им и дела нет. Но девицы опять не удостоили их взглядом. Тогда Альдуччо и Задира обогнули храм с другой стороны, вошли под тень колоннады и начали потихоньку продвигаться к освещенному луной участку Бокка-делла — Верита.
Девчонки сидели все так же молча и неподвижно, привалившись спиной к желтым, облезлым перилам лестницы.
— Тебе которая больше нравится, — спросил Задира, — блондинка или рыжая?
— Обе, — ответил без колебаний Альдуччо.
— Куда ж тебе обеих-то? — удивился Задира.
— Или обеих, или ни одной, — серьезно отозвался Альдуччо. — А то одну возьмешь — вторая обидится.
— Ща, обиделась! — проворчал Задира. — Нужен ты им больно! Эти небось мешков с день.
— Да ну тебя, — возразил оптимист Альдуччо, — а мы чем плохи?
— Рискнем, что ль? — помолчав, предложат Задира.
— А то! — согласился Альдуччо.
Но ни один, ни другой не тронулись с места, а продолжали негромко пересмеиваться, прячась в тени и выставив под лунный свет лишь острые носки ботинок. Девицы начали подавать признаки жизни, что малость приободрило искателей приключений.
— Эй, дай-ка закурить! — повысив голос, обратился к другу Задира.
— Это, между прочим, последняя, — сообщил Альдуччо, доставая сигарету.
— Подумаешь, еще купим!
— Купим! Сколько ж можно на сигареты тратиться?
— Это надо, какая духотища! — воскликнул, отдуваясь, Задира. — У черепахи, и то задница треснет!..
