больными, палату… Койки стояли такъ же, какъ въ спальн? № 15-й, по дв? въ рядъ, сдвинутыя вм?ст?… Кром? того, койки стояли и по одиночк?, тамъ, гд? только было возможно поставить ихъ. Вс?хъ больныхъ, какъ я узналъ посл?, было въ этой палат? 75 челов?къ.
Шумъ, крикъ, хохотъ стояли въ палат? нисколько не тише, ч?мъ въ спальн?… «Больные» играли въ карты, въ шашки, читали, курили, ходили, шлепая туфлями по полу, въ полосатыхъ халатахъ, над?тыхъ у кого въ рукава, у кого въ накидку, по широкому проходу, изъ одного конца палаты въ другой…
Мн? досталась койка въ углу у окна, около ст?ны. Я с?лъ на нее, посмотр?лъ на своего сос?да, и… меня охватилъ ужасъ.
Рядомъ со мною лежали «живыя мощи» и гляд?ли на меня какими-то б?лесоватыми, злобными, страшно ввалившимися глазами. Это былъ старикъ, л?тъ 70-ти, худой, страшный, костлявый, косматый. Онъ лежалъ на спин?, покрывшись од?яломъ, поднявъ кол?нки, которыя какъ-то страшно, точно у мертвеца, обрисовывались подъ этимъ од?яломъ… Одна рука у него была закинута подъ голову, другая лежала поверхъ од?яла… Руки эти были тонки и худы, точно палки, обтянутыя кожей… изъ-подъ края подушки, подъ головой, выглядывали «пайки» чернаго и б?лаго хл?ба…
Но самое страшное, что увидалъ я и отъ чего пришелъ въ ужасъ, это нас?комыя, которыя ползали по лицу этого старика… кишмя киш?ли въ бород?, въ волосахъ, на голов?…
Я не могъ смотр?ть и отвернулся отъ него съ ужасомъ, отвращеніемъ и жалостью…
— Господи! какъ онъ еще живетъ, несчастный, — подумалъ я, — что же это такое?!.
— Что, землякъ, глядишь? — спросилъ у меня съ противоположной койки молодой парень, наблюдавшій за мной, — послалъ теб? Богъ сос?да… Вотъ лежитъ тутъ ни живой, ни мертвый… Не издыхаетъ да и все! А озорникъ какой страсть…
— Что-жъ его не уберутъ отсюда?
— Да куда-жъ его?.. Ждутъ, когда сдохнетъ. Допрежь онъ внизу лежалъ со слабыми… Не знаю, зач?мъ сюда перевели… Должно, скоро капутъ ему… Да ты хлопочи на другую койку… Вотъ завтра пойдутъ на выписку, ты и хлопочи… Съ нимъ лежать-то гр?хъ одинъ… Озорникъ… матершинникъ… даромъ, что старый… Что, старый чортъ, глядишь? — обратился онъ къ нему, — про тебя говорю… У-у-у, песъ!..
Стало темно… Зажгли лампы… Одна изъ нихъ какъ разъ пришлась противъ моей койки… Немного погодя, няньки, — разбитныя и нахальныя, съ черезчуръ развязными манерами и такими же словечками (которымъ он? научились, очевидно, на Хив?), получающія зд?сь по три коп?йки въ день жалованья, — стали разносить ужинъ… Ужинъ этотъ состоялъ изъ какого-то мутнаго, прокисшаго и въ микроскопическомъ разм?р? перловаго супа…
Поужинавъ, я хот?лъ было устроиться и лечь спать, какъ вдругъ кто-то крикнулъ на всю палату:
— Новенькіе!… пожалуйте на живодерню!..Мушки ставить!… Кому мушки? подходи!..
Этимъ д?ломъ, т. е. прикладываніемъ мушекъ — или, какъ зд?сь выражались «живодёрствомъ» — занимался не фельдшеръ, а просто такой же «золоторотецъ» больной, какъ и вс?. Онъ лежалъ въ больниц? уже семь м?сяцевъ, присмотр?лся и привыкъ ко вс?мъ порядкамъ… Фельдшеръ, в?роятно, р?шилъ, что это д?ло не хитрое, и самому заниматься этимъ незач?мъ…
Мы вс? четверо подошли къ этому «живодеру», разставившему свою «аптеку» на табуретк? посреди палаты… Толпа больныхъ окружила насъ… пошелъ см?хъ и остроты…
— Ну, разд?вайтесь! — сказалъ «живодеръ». — Я вотъ вамъ вляпаю… останетесь довольны!..
Онъ живо «вляпалъ» намъ вс?мъ по мушк? и такъ кр?пко забинтовалъ грудь, что трудно было дышать…
— Ну, подходи теперь, кому вечёръ ставилъ? Снимать стану! — крикнулъ онъ.
Подошло шесть челов?къ. Изъ любопытства я не пошелъ на свое м?сто, а остался посмотр?ть, что будетъ.
— Ну, стаскивай рубашку-то! крикнулъ «живодеръ» на какого-то подсл?поватаго, съ желтымъ и бритымъ лицомъ, сильно-роб?вшаго челов?ка. — Аль думаешь, — горнишная придетъ сымать то ее!..
Бритый челов?къ, кряхтя и какъ-то корчась, скинулъ рубашку и бросилъ ее на полъ.
«Живодеръ» живо разбинтовалъ бинтъ.
— Ну, держись!..
Онъ сразу сдернулъ мушку… Бритый челов?къ такъ и подскочилъ кверху…
— Важно наядрила… Мотри, какой м?шокъ надрала! — послышались возгласы больныхъ. — Здорово!..
«Живодеръ» взялъ ножницы, простригъ ими пузырь, спустилъ воду и, взявъ пальцами съ уголка отвисшую кожу, началъ безъ церемоніи сдирать ее со всего нарисованнаго докторомъ квадрата… Больной корчился и кр?пко стиснулъ зубы, боясь закричать…
— Держися, небось!… Задаромъ зд?сь кашей не кормятъ!… Помнить будешь… ха, ха, ха… Петровъ, мажь тряпку саломъ, вмазывай ему!… Подходи другой!… Становись ты, долговолосый!..
Я не сталъ больше смотр?ть и пошелъ на свое м?сто. Мой сос?дъ-старикъ лежалъ, укрывшись од?яломъ съ головой, и, должно быть, спалъ… Я поднялъ свое од?яло, разд?лся и тоже легъ спать…
XXIV
Проснулся я отъ какого-то шороха… кто-то тащилъ, какъ мн? показалось, съ меня од?яло… Я открылъ глаза… и увидалъ, что старикъ сидитъ на своей койк? и дергаетъ съ меня од?яло. При этомъ онъ гляд?лъ на меня и улыбался своимъ ввалившимся ртомъ, въ которомъ на верхней челюсти необыкновенно страшно торчалъ одинъ желтый и длинный зубъ…
Было, очевидно, поздно, часа три утра, потому что вс? больные спали… Лампа, хотя и убавленная, гор?ла все-таки очень ярко, осв?щая во всей красот? этого удивительнаго старика…
— Сумасшедшій! — подумалъ я, испугавшись и спросилъ:- Ты что?
Онъ, вм?сто отв?та, провелъ рукой по бород? и бросилъ что-то на мою койку, глядя на меня своимъ б?лесоватымъ, но на этотъ разъ не злымъ, какъ мн? показалось прежде, а какимъ-то «чуднымъ», такъ сказать, необъяснимымъ и загадочнымъ взглядомъ.
— Сумасшедшій, — опять подумалъ я и сказалъ: — Что же это ты д?лаешь?.. Зач?мъ эту гадость кидаешь?..
— А! — какъ-то радостно заговорилъ онъ шепотомъ, — разозлился!… Ну, ругайся… ну, бей меня!..
Говоря это, онъ гляд?лъ мн? въ глаза, и я невольно содрогнулся отъ этого взгляда: въ немъ было что-то страшное и невыразимо скорбное, что невольно заставляло содрогаться.
— Я в?дь нарочно это! — опять заговорилъ онъ. — Я вотъ залаю еще… Я в?дь не челов?къ, а песъ, собака… паришвая собака… на которую помои льютъ…
Онъ пригнулся и, заглянувъ мн? въ лицо, опять засм?ялся.
Я совершенно не нашелся что сказать и только гляд?лъ съ удивленіемъ на его искаженное лицо.
— А хочешь, — снова началъ онъ, — я тебя ударю! А! фу ты, чортъ!..
Я опомнился.
— Что ты, съ ума, что-ли, сошелъ?.. отстань!…
Онъ откинулся головой на подушку и затрясся весь отъ своего противнаго принужденнаго хихиканья. Потомъ вдругъ опять с?лъ и, переставъ хихикать, серьезно и тихо спросилъ:
— Ты обо мн? какого мн?нія?
— Я тебя совс?мъ не знаю, и поэтому не могу судить…
— Не знаешь?.. Гм! Да в?рно, не знаешь… А хочешь, я теб? разскажу одну исторію…
— Разскажи.
Онъ опять посмотр?лъ на меня своимъ тяжелымъ взглядомъ, въ которомъ теперь стало мелькать какое-то сознательное и грустное выраженіе, и сказалъ:
— Про сына моего, Николеньку…
Онъ потянулъ на себя од?яло, ус?лся поудобн?е, подумалъ что-то и сказалъ почти шепотомъ.
— Принеси мн? воды, сд?лай милость, тамъ вонъ, подъ краномъ… Знаешь?
