– В чем, Настя?
Ответа не было. Да и откуда ему быть?
– В жизни! – наконец проговорила она.
Такая – жизнь? А какая? Другой, видно, нет! Но точно уже не хочет быть под нашим дырявым крылом.
– Настя! Впервые с тобой… в отчаянии говорю! В нашем семействе это как-то было не принято. Честно скажу: довела!
Даже не знал, что так разволнуюсь. Дыхание встало! Злостное влияние спирта “Рояль”?
– Что ты вообще знаешь о моей жизни? И хочешь ли знать? – проговорила она. Боюсь, что того, на что она намекает, я и знать не хочу.
И пошла!
– Стой! – уже яростно схватил ее за плечо. Каменная!
Попробуем спокойно.
– Настя. Не уезжай. Понимаешь, если ты уедешь сейчас, то уже не вернешься!
“Памятник” ожил! Я тоже владею сильными средствами. Кинула заинтересованный взгляд. Что значит “не вернешься”? Угроза?
– Наша любимая, добрая, умная, веселая дочка уже не вернется. Она исчезнет. А будет кто-то совсем другой. Чужой. И, честно тебе скажу, опасный.
Этот “заряд” она “растворяла” минут пять. Однако растворила. “Агрессивной кислоты” для этого в ней оказалось достаточно. Или спирта “Рояль”?
– Я все поняла, отец! – холодно проговорила. – Прощай!
Я не двигался. “Рояль” и меня придавил.
– Рикки! – рявкнула она так, что даже я вздрогнул.
Вот умный… чуть было не сказал “человек”. И точно – человечнее многих из нас! Ведет себя, во всяком случае, как абсолютно нормальный. Моментально выкинув из своей кудрявой головы всю чушь и ахинею, которой забивал нам головы в городе, подался в блаженство. Лежал кверху брюхом на мягкой душистой травке, раскинув свои короткие мохнатые лапки, вдыхал наслаждение. Вот “голова”!
Услышав свое имя, вздрогнул, но не поднялся. Только застыл. Неужели счастью конец? И эти глупые создания – люди опять потащат его в какую-то дрянь?
Увы! Настя резко кинулась к нему, задрала башку, нацепила ошейник. Рикки уперся, шерстка на шее задралась ошейником. Чувствовал, что волокут его из этого рая на казнь и больше он сюда не вернется? Собаки чуют лучше, чем люди.
– Пса-то за что? – вырвалось у меня.
– Рикки! Рядом! – Поволокла за собой, злобно дернув поводок.
Поплелся за ней. Оглянувшись, я заметил, что, как завороженные, идут все! Кроме, разумеется, Тима. Который занимался.
Настя остановилась у поворота.
– Настя! Вернись! – Это крикнула Нонна.
Блеснули слезы. Настя отвернулась и, волоча упирающегося пса, пошла к станции.
“Пса-то я точно больше не увижу”, – пришла почему-то мысль.
Улица, ведущая к станции, была забита по горло пылью, просвеченной солнцем.
Обернулся лишь пес.
Осушив “Рояль”, на другое утро мы в жутком “сушняке” потянулись на станцию.
Кузя вдруг тормознул у Дома творчества.
– Остаюсь! Хоть что-то сделаю в жизни!
И с легким набором инструмента скрылся в корпусе. Алла не возражала. Кузя сделал себя узником идеи, и его нельзя за это не уважать. Лишь минутой неподвижности и молчания мы проводили его.
А у меня нет идеи. Вернее, Настя моя идея. Как она – так будет и все.
Продавленная колея и сросшиеся наверху липы образовали овал – и в нем явился еще персонаж: ноги колесом, руки почти до земли, огромная голова. Занял почти весь овал. Широко шагает! Но не в длину, а как-то больше в ширину.
Что-то в родное в нем! Защемило… Ба, да это герой моего романа Евлампий, хранитель здешних мест.
– Здорово, Евлампий! И прощай.
Вряд ли о тебе напишу.
Из автобуса вышли у дома. Дом стоит. Это уже обнадеживает. Настенька уже целый день ведет самостоятельный образ жизни, а дом цел!
Дом, правда, большой: тянется в безнадежную даль на полкилометра, так что Настя для первого дня вполне могла ограничиться нашей квартирой.
