было совхозу складировать, вот и додумались, умники, свалить прямо на берегу, а потом рядом же поставили бензохранилище — и, конечно, без окружной канавы, без обваловки: временный вариант… И озеро Карасёвое, которое я сегодня спасу, — его тоже рано или поздно загадят. Не будет когда-нибудь озера Карасёвого, а будет громадная маслянистая лужа. И «небожителей» (они же «порхачи») будет становиться всё больше — они будут колоться, летать и падать в самых неподходящих местах, резко снижая процент раскрываемости. Они будут успешно скрываться от наркологического надзора, будут подкупать охрану маковых плантаций и обогащать низкооплачиваемых врачей и медсестер…
Но ведь кто-то же действительно всем этим занимается, кто-то же действительно добросовестно исполняет свои обязанности, кто-то же кладёт своё семейное счастье, а то и жизнь свою кладёт на разнообразные алтари. Ведь не один же я такой. И все мы (такие, как я) честно выполняем свои обязанности: трясёмся к месту нашей очередной аварии по нашим скверным дорогам. Вот и получается: не «я» и «они», а — «мы». И не на кого тебе обижаться, Сергей Николаевич Даблин. Потому что мы (все «мы» и каждый из «нас») заняты… Вот и приехали.
Нет, ещё не приехали, но подъезжаем, и она уже близко, самая главная мысль. Вот она: потому что все мы заняты совсем не тем…
— Сергей Николаевич! Приехали. У вас зонтик-то есть?
Даблин разлепил веки и посмотрел на Реваза Габасовича. На силуэт Реваза Габасовича, обрисованный бьющим сзади неверным электрическим светом. В такт пульсирующему свету ревел дизель, где-то рядом гудело пламя газовой горелки, железо вдруг проскрежетало о железо, а Реваз Габасович стоял перед Даблиным, одной рукой распахнув дверцу «газика», а в другой держа предупредительно раскрытый зонтик. Даблин окончательно проснулся и полез вон из машины («Вот сюда, Сергей Николаевич, тут посуше…»). Захлопнув дверцу, он шагнул навстречу свету, залез-таки в лужу (хорошие были туфли, чистые) и огляделся. Один из трубоукладчиков держал на весу конец только что обрезанного нефтепровода, торец ещё светился красным, другой укладывал в плеть новые трубы. Где-то слева, судя по звуку — метрах в пятидесяти, длинно взрёвывал и умолкал бульдозер. Туда можно не ходить: Трофимыч своё дело знает…
— Зонтик, Сергей Николаевич. — Даблин, не глядя, протянул левую руку назад и забрал зонтик. Реваз Габасович, видимо, не ожидал от него столь недемократичного поведения, и Даблин усмехнулся, слушая, как он, потоптавшись, сунулся обратно к «газику», осторожно щёлкнул дверцей и зашептал:
— Фёдор, где-то у тебя мешок… мешок целлофановый…
— Сейчас, Реваз Габасович, одну минутку, — понимающе откликнулся шофёр, зашарил в машине, и вскоре Реваз Габасович оказался рядом, держа над головой полиэтиленовый мешок.
— Что и почему вы здесь не успеваете? — спросил Даблин.
— А вот Берестов, Сергей Николаевич. Берестов, мой главный инженер он сейчас объяснит… Георгий Васильевич!
Одна из фигур, склонившихся к фарам автофургона, выпрямилась, оглянулась и зашагала к ним. На ходу Берестов достал что-то из кармана своего кожана (носовой платок, — догадался Даблин) и вытирал руки для приветствия. «Здравствуйте, Сергей Николаевич!» — весело начал он ещё издали, но Даблин демонстративно спрятал правую руку в карман и сухо кивнул в ответ. Берестов постоял в нерешительности, тоже сунул обе руки в карманы и, сделав официальное лицо, повернулся к Ревазу Габасовичу.
— Гм… — неопределённо высказался тот и, глянув из-под мешка на Даблина, предложил: — Доложите обстановку, Георгий Васильевич… Почему не успеваем, и вообще…
— Энергия будет подана в восемь утра, к началу смены, — подчёркнуто деловито начал Берестов. — С тем, чтобы сразу послать операторов на скважины — включать автоматы. На острове автоматы заблокированы. Значит, в восемь утра по этой трубе пойдёт нефть. А работы ещё на пять-шесть часов.
— Так много? — официально удивился Даблин.
— Надо менять почти тридцать метров трубы. И ещё метров десять — вон там. — Берестов вынул левую руку из кармана и махнул в сторону от озера.
— Там что — ещё один порыв?
— Да, — сказал Берестов. — Исключительный случай, почти невозможный. Нам ещё повезло, что сначала был обнаружен тот порыв: он гораздо меньше, и если бы мы не нашли его первым…
— Понятно, — прервал Даблин. — Почему нельзя задержать подачу энергии?
— Согласно вашему указанию: чтобы потерять не больше трёх тысяч тонн, — с видимым удовольствием объяснил Берестов. Реваз Габасович неодобрительно покашлял из-под мешка, и главный инженер продолжил тоном ниже: — Мы подсчитали, что…
— Допустим, — перебил Даблин. — Где главный энергетик?
— Он… — Берестов замялся. — Он искал лодку. Не нашёл и уехал.
— Что значит — не нашёл? Лодка на берегу, возле самой трубы!
— Лодки там нет, — с сожалением возразил Берестов. — Видите ли, это была лодка одного… В общем, он недавно уволился и уехал из Шуркино. Ну, и лодку, естественно, забрал. Или продал, уж не знаю.
— Та-ак… — глухо протянул Даблин сквозь зубы, сложил осточертевший зонтик и огляделся.
Все работали. Работали машинисты трубоукладчиков, подхватывая и подтаскивая звенья трубы. Работали сварщики, сноровисто соединяя трубы торцами, наплавляя ровные и прочные швы. Работал водитель автофургона, разворачивая его так, чтобы удобнее осветить место сварки. Работал Трофимыч, ас-бульдозерист из «Дорстройремонта». Длинно взрыкивало его послушное механическое чудовище, нагромождая земляной вал на пути разлившейся нефти. Никто не знал, что их труд напрасен. Что через четыре с небольшим часа придётся бросить работу незавершенной, потому что нефть хлынет из разверстой трубы и затопит-таки, загадит и загубит беззащитное озеро… Все работали. Только эти два начальствующих мальчика на побегушках стояли перед ним и ждали, когда он, Даблин…
А ну-ка, полегче! — одёрнул он себя. Не такие уж они и бездельники. Они тоже тряслись сюда ночью по нашим скверным дорогам. Они в точности выполнили твои указания. А что они не умеют и не хотят принимать решения, не умеют и не хотят мыслить самостоятельно, вне зависимости от указаний из райкома — так не ты ли сам отучил их от этой вредной для здоровья привычки? Ведь вот одёрнул же Берестова, едва тот позволил себе непочтительность, даже не протест, а так — слабый намёк, тень протеста… Ненасильственное сопротивление, подумал Даблин. Замаскированный саботаж. Это мы умеем, до этого мы и без Махатмы Ганди додумались, это у нас в крови…
— Озеро далеко отсюда? — спросил он.
— Двести метров, — ответил Берестов. — Может, двести пятьдесят. — Реваз Габасович укоризненно кашлянул, и Берестов поспешно уточнил: — Двести с небольшим.
Даблин кивнул, сунул зонтик Ревазу Габасовичу и зашагал вдоль трубы, не разбирая дороги. Всё равно на туфли уже налипло по килограмму, если не больше, промазученной глины. Реваз Габасович поспешил следом, держась, впрочем, на почтительном расстоянии — Даблин едва различал его шумное дыхание и всхлипы шагов.
…Остров был не виден отсюда, с берега, и самого озера тоже не было видно, лишь изредка пробегал по воде отсвет далёкого факела. Но где-то там, в темноте, в четырехстах метрах от Даблина, была подстанция, которую необходимо отключить до восьми часов утра. Лодку бы… А что лодка? Даже если бы лодка — в такой темноте…
— А у вас есть лодка, Реваз Габасович? — спросил он, не оборачиваясь.
— Как не быть, — поспешно ответствовал тот. — Жить на Оби и не иметь лодки…
— Далеко? — перебил Даблин.
— Не понял?..
— До света успеете привезти её сюда?
— Можно, конечно, попробовать…
— Попробуйте, — сказал Даблин, вглядываясь в темноту. — Я вам советую успеть.
— Но ведь, Сергей Николаевич, светает только в десятом часу, а энергию…
— Дадут уже в восемь. Знаю. — Даблин повернулся к нему. — Уберите вы этот дурацкий мешок, я же отдал вам зонтик!.. Или вот что. Давайте-ка его сюда. Да не зонтик, а мешок! И езжайте за лодкой, Реваз Габасович, езжайте немедленно.
