кривые!
— Которые? — вскинулся Леонид. — А, помню! Это первый курс делал. Сырую фанеру взяли, да ещё и гайки перетянули… Четыре — ерунда, я тебе новые сделаю. Сам. На день работы.
— Ладно, сойдёт, — смилостивился Викулов. — Некогда.
— Почему? Ещё два дня до первого. И машины до первого всё равно не будет — на вывозке овощей. Всегородской аврал…
— Машины не будет до десятого, — сказал Даблин. — Вашей машины, конечно. А наша придёт через… — он посмотрел на часы. — Странно. Что-то Семен Иванович не торопится.
— Может, к главному входу подъехал? — предположил Викулов. — Ты ему хорошо объяснил?
— Пойду посмотрю. — Даблин встал. — Открывайте пока окно.
— Сиди, я сам! — сказал Викулов, и Даблин охотно сел.
— А чай? — вспомнил Леонид, но Викулов махнул рукой и полез через мольберты к выходу.
Чайник уже кипел. Леонид выключил плитку, аккуратно смотал удлинитель и полез в ящик под верстаком — за стаканами и пирожками.
Утром, вернувшись из милиции, он сказал Люсе, что на обед не придёт и вообще, может быть, вернётся поздно, потому что работы много (не говорить же ей о повестках), и Люся приготовила ему пирожки. Вот и пригодятся…
— Ты будешь чай? — спросил Леонид и выложил на верстак свёрток.
— Обязательно, — сказал Даблин, одобрительно принюхиваясь. — Я сегодня ещё не обедал.
— А когда ты вообще обедал? — проворчал Леонид и стал убирать мольберты, чтобы расчистить проход. (Стаканы были черны от заварки, придётся топать в умывальник и оттирать их с солью). — Когда ты вообще нормально питался?
— Скоро буду, — пообещал Даблин, и Леонид оглянулся на него: какие-то усталость и безнадёжность прорвались в голосе Даблина, и это было очень на него не похоже.
— Тебе помочь? — сразу же спросил Даблин.
— Не надо, — сказал Леонид. — Я мигом, только стаканы сполосну. Тут рядом.
Даблин кивнул и остался сидеть — и это тоже было совсем не похоже на энергичного, делового, ко всему причастного Даблина. Казалось, деловой и энергичный Даблин весь выложился в «воспитательной» беседе с Леонидом, тем самым выполнив своё последнее предназначение… Конечно, это только казалось. Потому что надо совершенно не знать Даблина, чтобы суметь представить его уставшим и потерявшим всякие перспективы. Потому что искать и находить выход из безвыходных ситуаций как раз и было призванием и предназначением Даблина. А последние три года — профессией.
— Я мигом! — повторил Леонид, убрал с дороги последний мольберт и, подхватив с подоконника стаканы и пачку соли, побежал в умывальник.
В коридоре, едва повернув за угол, он чуть не протаранил своё непосредственное начальство — заместителя директора ПТУ по хозяйственной части, — которое шло (а точнее — стояло) под руку с Викуловым. Подвижный и рыжебородый Алексей Парфёнович был при этом рыжее и подвижнее самого себя. Он энергично и весело оттеснял завхоза от аппендикса, ведущего к мастерской, и с необычайно озабоченным видом тараторил какую-то чушь, стараясь отвлечь высокое внимание от беспорядков, несомненно творящихся там. Завхоз был мрачен и целеустремлён, Леонида он не заметил, а Викулов, который всё и всегда замечал, так грозно глянул на Леонида и так неожиданно ему подмигнул, что Леонид счёл за благо проскочить, как бы по инерции, мимо и поплотнее затворить за собой дверь умывальника.
Отмывая стаканы, он ещё некоторое время слышал одинокий голос Викулова, потом завхоз что-то ответил, и Викулов зачастил ещё быстрее, уже с вопросительной интонацией, всё чаще добиваясь ответов, потом их голоса стали приближаться, и Леонид услышал, как они прошли мимо умывальника, беседуя вполне мирно и обстоятельно. То есть в мастерскую Викулов его не пустил. Почему-то.
Глава восьмая
Сергей Даблин
Даблин докурил, поискал глазами пепельницу, не нашёл и, старательно притушив окурок о подошву нового ботинка, бросил в ящик со стружками.
А туфли придётся выбросить, подумал он. Зря Эля их отмывала. В них теперь только на дачу, в огороде копаться, но дачи у меня нет. Впрочем, теперь, наверное, будет. И дача будет, и огород, и для Мишутки время найдётся — не только по воскресеньям. «Здравствуй, Мишутка, я твой папа». В шахматы научусь играть — по-настоящему, а не так… Все журналы перечитаю… Интересно, кому отдадут мой кабинет? А, впрочем, не интересно. Чернову отдадут, он давно рвётся. Тесно ему в одном кабинете с Флюгарковой, а Флюгарковой тесно с Черновым — вот теперь оба и развернутся. И кресло моё ему давно нравится. Не кресло как должность, а кресло как прибор для сидения… Или не отдавать? Отдам. Скучно всё это… Спасибо тебе, товарищ Берестов, принципиальный ты мой: подвёл под формулировку. Ох, и влетит же тебе от твоего начальника, от Реваза Габасовича — это ж ему теперь самому думать, а он отвык! Кому он теперь будет анекдотцы с подходцем рассказывать? Не Чернову же…
Анекдот о бухгалтере, попавшем под давление грозной бумаги сверху, Реваз Габасович всё-таки рассказал. Улучил время, когда Фёдор второй раз поплыл на остров — включать насосы, а Берестов, убедившись, что насосы работают и нефтепровод давление держит, не стал дожидаться Фёдора и уехал со сварщиками. (Очень спешил. Как потом выяснилось — сочинять докладную в райком об антиперестроечных действиях Даблина…) Анекдот был, как обычно, ни то ни сё. Но, рассказав и отсмеявшись, сколько прилично, Реваз Габасович, как водится, сразу перешёл к сути.
Грозная бумага действительно имела место быть, и главный бухгалтер «Шуркинонефти» действительно пребывал в замешательстве, потому что бумага оказалась не вполне законной. Но — сверху. И очень в духе последних веяний, противиться коим никак нельзя, потому что закон — законом, а обком обкомом. В бумаге этой, а точнее сказать — в закрытом телексе из объединения «Ушайнефтегаз», — велено было управлению «Шуркинонефть» срочно перечислить на счёт объединения остаток прибыли (указывались номер счёта и сумма с точностью до рубля), после чего незамедлительно переходить на полный хозрасчёт и быть самостоятельным. Ни больше, ни меньше. И Реваз Габасович искал теперь у Даблина совета: что ему делать? Отдать им всю прибыль до копейки — пускай подавятся, — или же есть возможность хоть сколько-нибудь придержать? Не до хорошего, конечно, но тысяч хотя бы десять… Почему именно десять? Да потому, что для молодёжного общежития, лучшего в городе, между прочим, заказана видеосистема из самых новых — восемь тысяч, ну и плюс кое-какие расходы в помещении: ремонт, оформление… Ещё в начале года этот видеосалон замыслили, с таким трудом задумку пробивали, и вот, на тебе: аппаратура уже в пути, а платить нечем.
То есть нужны не просто десять тысяч, а десять тысяч наличными? Так в том-то и дело! Ведь всё подчистую забирают — и наличные в первую очередь! И много забирают? Двести тысяч! А если точнее? Сто девяносто тысяч восемьсот сорок три рубля. Ага… Девятку на восьмёрку Реваз Габасович не пытался подчистить? Ни боже мой, это же подсудное дело! Да и главбух на это не пойдёт, ему ведь тоже подписывать… Значит, главбух ещё не подписал? Подпишет, куда он денется. Поскрипит и подпишет. А Реваз Габасович, значит, уже подписал? Нет, Реваз Габасович тоже не подписал — не успел. Он увидел, что там про деньги, ну и спустил вниз, не читая. А главбух вечером прибегает — без доклада, понимаете, у меня тут посетители, а он…
— Ладно, я подумаю, — сказал Даблин. — А вы эту бумагу пока потеряйте. До завтра.
Но ведь бумага уже секретаршей подписана — что получила, мол. И сегодняшнее число. То есть уже вчерашнее…
— Ну, запишешь выговор своей секретарше! — рассердился Даблин. — Чтобы впредь не теряла важных бумаг! А потом компенсируешь. Что ты, в самом деле…
И Реваз Габасович успокоился, потому что знал, шельма: если Даблин сердится и переходит на «ты» — значит, всё в порядке. Значит, за суть проблемы он уже ухватился и теперь с досадой отметает
