кличку «Ванька Дон-Кихот». Облака летели, пенясь, и скользила вдоль лугов, словно тень от крыльев мельниц, тень от белых облаков. В летний день, такой медовый, что кружилась голова, влез в чужой он сад фруктовый — просто ради озорства. Только дернул с ветки грушу — «Стой!» — услышал чей-то крик. Оглянулся — прямо в душу смотрит черный дробовик. Над курками — чудо, что ли? — водопад вороньих кос. — Вот сейчас добавлю соли,— звонкий голос произнес. И увидел Ванька диво, изумили в первый раз фиолетовые сливы двух слегка раскосых глаз, бровь упругого излома и такой вишневый рот, что качнулся, как от грома, оглушенный Дон-Кихот, прыгнул — треснула рубаха! — в руки взял лица овал и, закрыв глаза от страха, девочку поцеловал. И с закрытыми глазами, услыхав собачий лай, отскочил назад — и замер. — Все,— сказал.— Теперь стреляй.— А девчонка злая разом потеряла грозный вид, вдруг ружье швырнула наземь и заплакала навзрыд. Так заплакала, что галки взвились в синий небосвод, так заплакала, что жалким стал вдруг Ванька Дон-Кихот. Он подумал: «Видно, трушу». Вслух сказал: — Ну, что за рев? Слышишь? Брось. Вот хочешь грушу?.. Помогает будь здоров! — Ваня видит — брови злятся, под бровями — два огня. — Что за мода… целоваться, да еще средь бела дня…— Всхлипнув, грушу надкусила, помолчала пять минут, отвернулась и спросила: — Слушай, как тебя зовут?.. 2 Кто поймет людские души! Им порой не прекословь: Ваня в сад залез по груши, а унес с собой любовь. Повелось теперь за нею: если Ванька — Дон-Кихот, значит, Танька — Дульцинея, так твердят у всех ворот! Но — дразните, разрывайтесь — Ванька с Танькой ходят в лес. Загрустил в избе Сервантес,— взял идальго и исчез. Псы в ночи брехали куцо, только ночи коротки. Ваня наш не смел коснуться теплой Таниной руки. И не раз ревнивой тенью одноклассник Шинкарев возникал, как привиденье, у кладбищенских крестов. И, от взоров посторонних хоронясь что было сил, он на Танин подоконник тайно маки приносил. Над деревней сны витали. Нотный строй он изучал. И для Тани на гитаре до утра порой бренчал. Пересмешник, забияка, мог подслушать разговор. Ваня дрался с ним. Однако драка не решила спор. Впрочем, зря гитарной музой Шинкарев будил кусты — побросала Таня в мусор шинкаревские цветы. Словно с первого свиданья, неподвластна никому, улыбалась ясно Таня
