бы только я мог быть принятым императором, — говорил он, — я умолял бы его во имя
любви к Господу и если он любит меня, издать указ о запрещении ловли и помещения в
клетки моих сестер жаворонков и чтобы все, у кого есть быки или ослы, кормили бы их
на Рождество праздничной пищей». Имеется много легенд о его сострадательности и
рассказ о том, как он проповедовал перед птицами, призван был показать, что глубокое
расхождение между ними и людьми менее глубоко, чем предполагают многие
христиане.
Но обманчивое впечатление от взглядов Святого Франциска может выглядеть более
выигрышно, если посмотреть на его позицию к жаворонкам и другим животным. Они
выступали не только как чувствующие создания, к которым Святой Франциск
обращался как к своим сестрам, и солнце, и луна, и ветер, и огонь — все для него были
братьями и сестрами. Его современники писали, что он чувствовал «восторг от
внутреннего и внешнего мира каждого создания, и когда он прикасался к ним или
смотрел на них, то казалось, что его дух скорее был на небесах, чем на земле». Этот
восторг распространялся на воды, скалы, цветы и деревья. Описание его деятельности
— это напоминание для современных «сильных мира сего» и, конечно, чаще всего
комментируются экзотические аспекты личности Святого Франциска. Это делает
невероятную широту его любви и сострадательности более подготовленными для
понимания. Это дает нам возможность увидеть, как любовь ко всем творениям может
сосуществовать с теологической позицией, которая является совершенно
ортодоксальной в спесиецизме. Св. Франциск утверждал, что каждое творение
восклицает: «Господь создал меня для своей цели, о Господи!» Само солнце, он считал,
светит для человека. Такие верования были частью его космологического восприятия
мира, хотя вопрос в таком плане им не ставился. Но сила его любви ко всем живым
творениям не ограничивалась такими соображениями. Вместе с тем, пока такая
всеобщая любовь изливалась прекрасным фонтаном сострадания и доброты, отсутствие
разумного осмысления и отражения ее могло в значительной мере нейтрализовать ее
полезные последствия. Если мы проявляем одинаковую степень любви к скалам,
деревьям, травам, скворцам и быкам, мы можем выпустить из поля зрения
существенную разницу между ними и в том числе самое важное отличие в степени
способности чувствовать или мыслить, и тогда можно прийти к выводу, что можно
любить что-то и после того, как мы убиваем его, так как мы питаемся для того, чтобы
выжить и мы не можем питаться без того, чтобы не убивать кого-то из тех, кого мы
любим, то в общем не имеет значения, кого именно мы убьем. Возможно в этом и
заключалась причина, что любовь Св. Франциска к птицам и быкам не выглядела как
прекращение употребления их в пищу, и когда он составлял правила распорядка
поведения братьев-монахов, он не дал им инструкций по воздержанию от потребления
мяса, за исключением дней особого религиозного значения.
Может показаться, что период Возрождения с его подъемом гуманистической мысли в
противовес средневековой схоластике, поколебал средневековые представления о
вселенной и снизил влияние ранних идей о положении человека по отношению к
животным. Однако гуманизм Возрождения был в конце концов гуманизмом и в таком
значении, что не обеспечивало его действительной гуманности и не создавало
тенденции к совершению актов гуманности.
Главной особенностью гуманизма эпохи возрождения является утверждение им
ценности и достоинства человеческого существа, как занимающего центральное место
во вселенной. «Человек — критерий всех вещей» — выражение, пришедшее в эпоху
Ренессанса из Древней Греции, было основной темой этого исторического периода.
Вместо того, чтобы сосредотачиваться на теме первородного греха и слабости человека
