такие опыты открыли поразительное сходство физиологии человека и других
животных. Строго говоря, это было несовместимо с тем, что говорил Декарт, с его
теорией «часового механизма» и поэтому лишало его взгляды убедительности. Лучше
всего об этом говорит Вольтер: «Варвары те, кто ловит собаку, превосходящую
человека в преданности и дружбе, прибивает ее гвоздями к столу, рассекает живую и
показывает вам, как работают вены! Однако вы находите в собаке те же самые органы
чувств, что и у себя. Так ответьте, механисты, с какой целью могла природа
расположить в животных органы чувств, если они этих чувств не могут испытывать?»
Хотя подобные изменения не носили радикального характера в целом, такое
совместное влияние улучшило отношение к животным. Шло постепенное осознавание
того, что другие животные тоже способны страдать и это давало право на
рассмотрение. Однако не было и мысли, что животные могут иметь какие-то другие
права, интересы их попирались интересами человека, тем не менее, шотландский
философ Дэвид Хьюм выразился достаточно сентиментально, когда сказал, что
«человеческие законы ограничивают нас в применении благородных традиций к этим
созданиям».
«Благородные традиции». Такая фраза действительно точно суммирует и подводит итог
тем позициям, что начали возникать в этот период. Это можно выразить так: мы
получили право на использование животных, но мы должны делать это благородно.
Общая тенденция этой эпохи была в очищении и улучшении, в любезной вежливости,
более благодетельных и менее грубых. Пользу от этой тенденции наряду с людьми
получили и животные.
XVIII столетие было также периодом, в котором человек переоткрывал природу.
Кульминацией в идеализации природы явилось изображение Жан-Жаком Руссо
благородных дикарей, бродящих обнаженными по лесам и срывающих на ходу фрукты
и орехи. Ощущая себя частью природы, человек восстанавливал смысл своего родства
«со зверями». В это родство, однако, не вкладывался смысл равенства. В лучшем
случае человеку отводилась роль благодетельного отца в семье животных.
Религиозные идеи об особой роли человека не исчезали. Они тесно сплетались с более
благодетельными отношениями. Александр Поп, например, возражал против
сознательного разрезания собак, аргументируя это тем, что хотя «стоящие ниже нас
создания должны покоряться нашей силе», на нас возложена ответственность за
«плохое управление» ими.
В конце концов, и особенно во Франции, рост антиклерикальных настроений был
благоприятным для улучшения статуса животных. Вольтер, радостно боровшийся
против всякого рода догматов, сравнивал вредную практику христианства с его
поведением с индусами, обращаемыми в христианство. Он пошел дальше современных
английских адвокатов доброго отношения с животными, когда ссылался на
«варварский обычай поддержки себя мясом и кровью от существ себе подобных», хотя
несомненно, что он продолжал этот обычай лично. Казалось, что и Руссо также
осознавал силу аргументов в пользу вегетарианства, однако, без осуществления его на
практике. Его научный труд по образованию «Эмилия» содержит длинные пассажи из
Плутарха, в которых использование животных в пищу осуждается, как неестественное,
ненужное кровавое убийство.
Просвещение не оказало воздействия на всех мыслителей, поскольку дело касается
животных. Иммануил Кант в его лекциях по этике еще тогда говорил своим студентам:
«Поскольку дело касается животных, то мы не имеем перед ними определенных
обязанностей. Животные не являются самосознательными и значение их определяется
их конечной целью. Такой целью есть человек». Но в том же году, когда Кант произнес
эту лекцию (1780 г.), Иеремия Бентам завершил свой труд «Введение в принципы
