даже иногда в благоприятных условиях, у низших животных». Четвертая глава этой же
самой работы идет еще дальше, утверждая, что нравственные чувства человека могут
быть также прослежены в их обратном движении к общественным инстинктам у
животных, приводящих к желанию доставить удовольствие каждому другому члену
сообщества, чувству симпатии к каждому и оказанию услуг по взаимопомощи. И в
последующей работе «Проявление переживаний у человека и животных» Дарвин
приводит добавочные доказательства и широкие параллели между жизнью
переживаний у человеческих существ и других животных. Буря сопротивления, которая
встретила теорию эволюции и происхождение человека от животных (эти события
настолько хорошо известны, что не нуждаются в пересказе), показывает размеры
проникновения идей спесиецизма и господство его в западном мышлении. Идея, что
человек является продуктом особого акта творения и что другие животные созданы для
служения ему, не могла быть откинута без сопротивления. Научные доказательства
общего происхождения человека и животных оказались тем не менее неодолимыми.
С окончательным признанием теории Дарвина мы достигли современного мышления,
которое с тех пор изменилось скорее в деталях, чем фундаментально. Никто, кроме
религиозных фанатиков, не мог далее поддерживать установки, что человек особо
драгоценное творение во всей вселенной, или что другие животные созданы, чтобы
обеспечивать нас пищей, или что нам даны божественные полномочия над ними и
божественное разрешение убивать их.
Если к этой интеллектуальной революции мы добавим еще рост гуманистических
чувств, предшествовавших ей, мы можем прийти к выводу, что сейчас все должно быть
хорошо. Тем не менее, я надеюсь, что из предыдущих глав стало ясно, что человеческая
«рука угнетения» все еще ударяет по другим видам, и мы, возможно, сегодня
причиняем животным больше боли, чем это было в какие-либо времена истории. Как
же пришла эта несправедливость?
Если мы рассмотрим, что относительно передовые мыслители писали о животных к
концу XIX cтолетия, когда права животных в некоторой степени начинали
признаваться, мы можем заметить интересный факт. За очень и очень редкими
исключениями, эти писатели и даже наилучшие из них, придерживались точки зрения,
по которой их аргументы приводили их к альтернативе между ломкой глубоко
укоренившейся привычки питаться мясом других животных или допустить, что они не
живут соответственно выводам их собственных нравственных аргументов. Примеры
этого часто повторялись здесь. Первый из исследователей, взявшийся изучить
литературные первоисточники периода конца XIX столетия, натолкнется на строки, в
которых автор оценивает несправедливость нашего обращения с животными в очень
решительных выражениях. Сторонники такой позиции находились и среди тех, кто
полностью освободился от идей спесиецизма и, следовательно, освободился также от
самой широко распространенной практики среди всех спесиецистов, практики
поедания других животных. За одним или двумя благородными исключениями (в XIX
столетии это Льюис Гомперц и Генри Солт), это всегда вызывало чувство
разочарования. После принятия во внимание новых соображений и ограничений, автор
мог избавить себя от тревог за состояние своей диеты. Одним словом, когда история
движения за освобождение животных приблизилась к тому, чтобы быть написанной,
эра, начатая Бентамом, теперь станет известной как эра извинений, эра покаяний.
Поначалу такие изменения имели разную форму, и во многих из них можно увидеть
немалую изобретательность. Это дает возможность провести результативную проверку
основных видов извинений, какие встречаются еще и сегодня.
Прежде всего (и это не должно вызывать никакого удивления) существует
