По пути в трактир он вспоминал тогда о том, были ли у нее вскинуты брови. В трактире у него пропала охота напиться, и он вернулся на стройку.
Резервист все еще глазел на фотографию. Чем дольше смотрел на него инженер, тем больше он казался ему похожим на командира бригады, который к концу утратил свою решительность и не пользовался уже таким авторитетом, как вначале.
— Группу взрывников поведет инженер, — сказал в тот раз командир. Инженер стал возражать. — На войне все подчиняются приказам, иначе возникнет анархия.
Он застонал, потому что уже не владел собой. В последнее время с ним это случалось довольно часто.
— У меня есть особые причины, — сказал инженер.
— Принимаются во внимание только интересы общества, — отрезал командир. — Кто пойдет с ним?
Вызвался Зурко, и вопрос был решен. Приготовили динамит и начали ждать, когда стемнеет. Он думал о Бее, о той минуте, когда она впервые стала его, только его. Он ухаживал за ней уже год и однажды пригласил погулять в виноградники за вокзалом. Они прошли по главной улице, свернули в переулок и потом, держась за руки, вышли на дорогу. Ступив на тропинку, по которой уже невозможно было идти рядом, они пошли друг за дружкой, будто гуси к ручью. Их уже никому не было видно. Луна скрылась за тучами, и вся обстановка способствовала тому, что должно было произойти. Он приподнял колючую проволоку и нырнул в виноградники. Бею он посадил на расстеленный плащ и начал собирать виноград. Перед нею уже возвышалась порядочная горка «рислинга», когда Бея призналась, что не выносит винограда…
Они погрузили на откормленного коня ящики с динамитом и отправились в путь. Уже стемнело, но настоящая тьма их окружила в лесу. Однако темнота действовала на них успокаивающе, будто служила своеобразной броней.
Веревки на запястьях ослабли. По жилам побежала кровь, и оживающие пальцы пронзила такая боль, будто у него вырывали ногти. Он начал извиваться, словно дождевой червяк, на которого капнули уксусом.
Лейтенант, видимо, что-то почуял и повернулся в его направлении. Нюх у него был прямо как у таксы. Инженер услышал шаги. Сердце его учащенно забилось. Затаив дыхание, он ждал, что сейчас к нему подойдут проверять веревки, но офицер на полдороге передумал и возвратился к огню.
Инженер глубоко вздохнул. Воздух вырвался из него, как из проколотого шара.
На пути с виноградника она опиралась на него, как подрубленное дерево. Он почти нес ее, а она казалась такой далекой, будто все еще оставалась там, в виноградниках. Она понимала, что стала женщиной. Видимо, все это не соответствовало ее представлениям, но она ничего не говорила, только думала об этом всю дорогу.
Через два месяца они сыграли свадьбу.
— Я буду хорошей женой, Эмиль, — сказала она, когда все обряды были закончены, — но только ты должен посвящать мне много-много времени.
— Да, я буду посвящать тебе много-много времени.
Ему предложили виадук, и у него было такое чувство, будто ему принадлежит весь мир. Домой он приезжал только в субботу, да и то не в каждую, но ему никогда не приходило в голову беспокоиться, что дома у него осталась молодая обаятельная жена. Инженер все мерил разумом. Он звал, что жить в совершенной уверенности — то же самое, что рехнуться от неуверенности, и перестал об этом думать.
Они вскарабкались с Зурко на голую вырубку и шли теперь будто по бильярдному столу. Шли молча, думая каждый о своем.
Он никогда не замечал, что Бея ему неверна. Он припоминал только одну перемену. В первые месяцы, как только у нее проходило потрясение от радости встречи с ним, она всегда помогала ему раздеваться. Ему казалось, что короткие отлучки лишь сближают их, и он возвращался домой со все более радостным чувством. Позже она стала вести себя более целомудренно, и даже случалось, что на некоторые проявления его нежности реагировала раздраженно. Он объяснял это себе тем, что разлука возвращает ее к тому образу жизни, который она вела до замужества, и тут необходимо быть предупредительным и терпеливым, что он и делал.
— Послушайте, инженер, вы лупили свою жену? — спросил его вдруг Зурко.
— Почему вы спрашиваете?
— Потому что мне кажется, что все они в этом очень нуждаются.
Инженер покачал головой. Ему показалось странным, что оба они думают о женах, но он промолчал.
— Так вы ее не лупили? — назойливо лез со своим Зурко.
— Нет! — отрезал инженер.
Зурко не обратил внимания на его тон и продолжал:
— Я знаю, у вас это не принято.
— Так почему вы тогда спрашиваете? — вспылил инженер.
— Был со мной однажды такой случай, — словоохотливо продолжал Зурко. — Около кооператива лупил мужик женщину. Я остановился и говорю: «Разве можно бить такую тростиночку?» Не успел я договорить, как она извернулась и цап его за волосы…
Они свернули в высокий ельник. Под ногами захрустели сухие веточки. От этого звука у них мороз пробежал по спине и появилось предчувствие, что хруст этот предвещает им беду, и они уже не могли думать ни о чем другом, кроме этого хруста.
Жгучая боль в запястье ослабела. Внезапный прилив крови вызвал бурную пульсацию. Услышав биение своего сердца, он радостно шепнул:
— Кровь, кровь пульсирует. Кровь пульсирует, — повторил он, и спазмы перехватили ему горло. На глаза навернулись слезы. Он все видел будто сквозь закопченное стекло. Когда слезы высохли, инженер увидел, что резервист достал следующую фотографию.
— Дети, — пояснил он любопытствующим у костра.
— Такие большие? — удивленно спросил ефрейтор.
— Так ведь мне уж сколько лет! — проговорил резервист. — Сын на медика учится…
Ящики сползли коню под брюхо. Пришлось остановиться. Они обтерли мокрый конский хребет, но им и в голову не пришло, что с конем что-то случилось. Осветив спину лошади батарейкой, они обнаружили глубокую рану, из которой струилась горячая липкая кровь.
— Перегрузили мы его, — укоризненно проговорил инженер.
— Ничего. Это же скотина. Пусть тащит! — отрезал Зурко, но по его лицу было видно, что ему это далеко не безразлично, и он отправился на поиски травы, которую можно приложить к ране коня.
Тяжелые тучи, нагромоздившиеся вокруг луны, разорвались, образовав просветы, но внизу, меж деревьями, все еще была темень. Инженер мысленно вернулся к Бее. Только потеряв жену, он понял, как ему ее недостает, и упрекал себя за то, что так легко от нее отказался. Ему не приходило в голову, что он сделал ошибку, чересчур ей доверяя. Больше всего он винил себя за то, что отказался от нее без боя. Путь уступок, продиктованный ему гордыней, был, собственно говоря, неосознанной трусостью…
Зурко возвратился с папоротником. Со знанием дела он поплевал на него и привязал к ране коня.
Они продвигались медленно, потому что конь потерял много крови и ослаб.
— А дочка? — спросил ефрейтор. — Что дочка делает?