послушался Тимоху, зря взял его в дело. Из-за него, мерзавца, каша заварилась! И что? Он-то подох – туда и дорога – а мне теперь расхлебывать и разгребать!»
Положение и в самом деле было аховое. Денег нет, Имжанов на хвосте, Лешка Буров раскопал про Валентину…
Валюшины дети. Как он ненавидел это прозвище! До темноты в глазах. Младшие братья, заслышав, лезли в драку, но разве передерешься со всем двором от взрослых до малолеток?
Мать он помнил хорошо. Красивая, стройная, веселая. Она сидела на кухне, курила и пела про спрятавшиеся ромашки и поникшие лютики. А он стоял, прижавшись к косяку и смотрел на нее не отрываясь. Разве у кого-нибудь еще есть такая мать?
Тетки у них во дворе были грузные, неряшливые и крикливые. С утра до вечера они полоскали и развешивали белье, попутно перетирая косточки всем мимо проходящим. Матери доставалось больше всех.
- Ш-ш-шлюха! – злобилась одна.
- Потаскуха, - подхватывала другая.
- Ишь, задницей развилялась! – неодобрительно качала головой третья, глядя на легкую, танцующую мамину походку.
Мать их не слушала и не слышала. Только улыбалась.
- На всякий роток не накинешь платок, - отмахивалась она. – Пусть говорят!
«Она идет по жизни смеясь!» спел намного позже Андрей Макаревич. Иченко любил эту песню, песню про его мать. «И не замечают, как плачет ночами, та, что идет по жизни смеясь».
Мать тоже плакала ночами, но редко и неслышно.
Когда отдельную квартиру им дали, полегче стало. В коридоре в спину не шипели, на кухне носы не воротили и по кастрюлям не шарились.
А потом мама умерла. Просто легла, улыбнулась в последний раз и умерла.
Он сразу уехал. Его больше ни что не удерживало в городе. Он любил только мать, а братья и сестра шли как приложение. Не нужное, но неизбежное.
Сменить имя-фамилию оказалось проще пареной репы. Найти в поезде подходящего ротозея, изъять паспорт, выйти на ближайшей станции и обратится к нужным людям. Нужных людей он находить умел.
В Москву прибыл уже Иченко Иваном Васильевичем. Сошел на платформу, огляделся, потянулся и неспешно в раскачку пошел за суетливыми пассажирами. Одни деловито ловили такси, других ожидали служебные авто, третьи ныряли в метро. Все толкались и спешили. Его тоже толкнули, и чья-то ловкая рука проверила карманы на наличие излишних ценностей. Ценностей не оказалось.
Разочарованный хозяин руки обогнул Иченко и пристроился к идущему впереди низенькому полненькому гражданину. Гражданин пыхтел, сопел, вытирался платком и нервно всматривался во встречающих. Субъекта, аккуратно избавившего его от портмоне, он даже не заметил. Иченко усмехнулся – чисто работает парень. Он невольно ускорил шаг, наблюдая за действиями карманника. День у парня задался – за портмоне последовал кошелечек из ридикюля модной дамочки и еще один кошелек у молодого очкастого деятеля. И вдруг очкарик повернулся и цепко ухватил «аристократа уголовного мира» за руку. Иченко от неожиданности отступил, словно был сообщником вора и испугался ареста.
- Эй!
Очкарик явно смотрел на Иченко и манил его подбородком.
- Эй, иди сюда!
- Я?
- Ты! Сюда иди…Ты с ним?
- С кем?
- Вот с ним! – очкарик ткнул Иченко в нос локоть задержанного парня.
- Чево, начальник! – заблажил парень. – Я ево не знаю!
Неожиданно карманник дернулся с усилием, затрещала рвущаяся ткань. Очкарик взмахнул рукой, но вор вырвался и вильнул в сторону, в надежде затеряться в толпе. Иченко, как-то помимо желания выставил ногу, карманник запнулся и упал, увлекая его за собой.
- Вставай! Подъем! – дернул их обоих вверх очкарик. – Ишь какой прыткий! А ты молодец, ловко сшиб.
Они поднялись. Очкарик пристегнул беглеца наручниками. Около притормаживал любопытствующий народ, прислушиваясь и приглядываясь.
- Так ты с ним? Или… нет?
- Нет.
- Документы есть?
В животе у Иченко похолодело, но документы он достал. Пальцы не дрожали, на лице растерянная улыбка. Простачок из глубинки. Очкарик полистал паспорт, посмотрел задумчиво и вернул книжицу.
- Ладно, пошли, - решил он. – Пройдем до отделения.
- С чего это?
- С того! Пошли, не бойся, Иван Васильевич…
*****
Иченко взяли в милицию, сразу на Петровку. Очкарик оказался заместителем начальника одного из отделов МВД.
- Понравился ты мне, Ванька, - объяснил он ошарашенному Иченко, протягивая ему записку для отдела кадров. – Лорика засек… Лорик у нас личность, один из лучших среди своих коллег. А ты его засек…
Иченко догадался, что Лорик – это карманник, пойманный ими на вокзале.
- Общагу тебе выхлопочем, обещаю. С годик побегаешь в поле, на звание пойдешь, - продолжал очкарик – Максимов Петр Григорьевич.
И Иченко начал «бегать в поле». Бегал он удачно. Завел интересные знакомства, быстро слепил сеть «добровольных помощников» - в просторечии стукачей. Начальство новичка хвалило, ценило и выписывало премии.
- Слушай, Ваня, - сказал как-то Петр Максимов. – Я тут в одну конторку ухожу, в смежную. Не хочешь со мной?
В новой конторе было еще лучше. Сразу присвоили внеочередное звание, дали однокомнатную квартирку, отдельный кабинет. Да и дела разбирались по-солидней, не с шушерой уличной работали, а с людьми известными, приближенными к власти и кормушке.
Нравы правда от уличных отличались мало. И подставляли, и убивали, и стучали, и топили друг дружку так же.
Иченко снова наладил систему оповещения, как среди клиентов, так и среди коллег. Нужно то было всего лишь поддакивать в нужных местах, а в нужных местах демонстрировать легкое изумление и недоверие. Игра в наивность тоже действовала.
«На хвастунов не нужен нож» и далее по тексту. Иченко вывел для себя эту истину без помощи психологов и социологов, на собственном опыте. Он давал себе за труд не просто слушать, а вслушиваться в каждое слово и быстро, со скоростью компьютера, анализировать произнесенное. Он усмехался, зная что его пытаются поймать на прослушке. Глупости, люди сами выбалтывают нужное, надо только найти правильный подход.
Перестроечная сумятица и разброд на некоторое время парализовала работу конторы и смутила покой молодого человека. Он с удивлением и растущим негодованием смотрел, как из подполья выходят «теневеки», как нелегальный бизнес становится легальным, как сопливые мальчики-рекетиры покупают иномарки и дома в три этажа.
Но «все проходит, пройдет и это». Контора оправилась от первого потрясения, сменила пару руководителей и заработала с удвоенной энергией. Иченко несколько пересмотрел свои взгляды на честь и совесть, и начал подготовку к встрече «достойной старости», где-нибудь на Сейшельских островах или Лазурном берегу. Одним можно, а мне нельзя?
Необходимы были свои люди. Которым можно было бы если не доверять, то хотя бы доверится. Иченко отправился разыскивать родню. Из писем он знал, что у его младших братьев дети вполне взрослые. На них он и сделал ставку. Родная кровь – не водица.
