— Ну, это не суть важно. Рано утром ушли?
— Да нет, не сказал бы, что рано. Часов в одиннадцать.
— Один?
— Вы уже спрашивали. Один, как перст.
— Никого из знакомых не встречали по дороге или в лесу?
— Встречал.
— Да? Кого?
— Одного нашего нештатного автора. Фамилия Неклесса. Работает, если не ошибаюсь, в банковской системе. Обменялись приветствиями и разошлись.
— Ясно. А на обратном пути?
— На обратном не встречал.
— Ясно, ясно. И долго вы в сопках бродили?
— Я время не засекал, у меня часов нет. Когда спустился, заглянул в кафе «Вечерок». Там кого-то спросил. Было половина четвертого.
— Кафе «Вечерок»? Это которое в четырнадцатом микрорайоне? В жилом доме?
— Оно самое.
— А что вам там понадобилось?
— Выпить понадобилось, а там подают.
— Вы не злоупотребляете спиртным, как считаете? — как-то неприязненно поинтересовался Чиж. (Сам-то он, судя по всему, чурается, как черт ладана).
— Когда семья дома, я практически не пью.
— А семья еще не прилетела?
— Еще не прилетела и боюсь, что из-за цен на билеты не скоро прилетит, — мрачнею я.
— Да, цены дикие, верно. А в «Вечерке» знакомых не встретили?
— Увы, нет.
— А много там посетителей было?
— Три человека, я четвертый. Там всего два столика.
— Засиделись?
— Нет, хлопнул сто пятьдесят у стойки и ушел.
— Водки?
— Водки.
— Интересно, почем нынче водка в таких заведениях?
— Везде по-разному. В «Вечерке» триста рублей сотка.
— Без закуски пили? — передергивает Чижа.
— Почему же. Запил стаканом сока.
— Да-а, цены, прямо скажем, ударные. Постойте! — вдруг вскрикивает он, как будто осененный какой-то новой мыслью. — Насколько я помню… я бывал в этом кафе… там обеденный перерыв с трех до четырех.
— Ошибаетесь. С двух до трех. И вообще, Виталий Ильич. — Впервые называю его по имени-отчеству, не скрывая насмешки над его примитивной ловушкой, — коли хотите убедиться, что я там действительно был, осведомитесь у буфетчицы. Зовут ее, кажется, Рая. Она должна меня запомнить. Я ей подарил какие- то цветики-семицветики. В сопках нарвал.
— Нет необходимости, Андрей Дмитриевич, это все формальная проверка.
— Однако Перевалова в издательстве вы все же посетили. И художника Григорьева, полагаю, тоже.
Рассерженный Чиж легонько бьет ладонью по «дипломату», лежащему на коленях.
— Вот черт возьми! — восклицает. — Ничего не удерживается в людях! Просил ведь помалкивать, чтобы вас зря не тревожить. Нет же, растрепались.
— А вы, кстати, обыск в моей квартире не думаете делать? — с желчной интонацией спрашиваю я.
— Да бросьте вы в самом деле!
— А то валяйте, я разрешаю. Правда, ключ у меня в куртке был. А куртку увели. Придется вам дверь взламывать.
— Бросьте, Андрей Дмитриевич, бросьте! — отмахивается Чиж. — Лучше скажите, почему вы не переоделись после вашего похода, а сразу отправились к Перевалову? От «Вечерка» до вашей квартиры, как понимаю, рукой подать.
— А до переваловской еще ближе. Да и не на светский раут я шел.
— Логично.
Сигареты наши догорели одновременно, и мы одновременно выкидываем их в урны — он по правую сторону, я по левую. И Чиж, элегантный в своем костюме, темных очках с безупречной оправой, встает со скамейки.
— Хорошо с вами сидеть на солнышке, но дела ждут.
— А на мой вопрос не ответите? — задерживаю я его.
— Смотря какой.
— Есть сдвиги в яхнинском деле? — впрямую спрашиваю я.
На его свежее, чисто выбритое лицо как будто набегает легкая тень.
— Дело нелегкое, — уклончиво отвечает.
— И все-таки? Я спрашиваю не как бывший приятель Яхнина, а как журналист. В нашей газете, вы знаете, есть рубрика «Криминал». Я мог бы, когда отсюда выйду, освещать ход расследования?
— Преждевременно, Андрей Дмитриевич, — быстро отвечает Чиж. — Надо дождаться, когда мы поставим точку, и вот тогда пожалуйста.
— Ну а все-таки есть сдвиг? — настаиваю я.
— Вам должно быть известно, — уклоняется Чиж от прямого ответа, — что раскрываемость преступлений довольно низкая. Это не секрет. Но за дело Яхнина мы взялись серьезно. Сдвиг есть. Есть перспективная версия. Есть подозреваемые.
— Вроде меня.
— Вы, извините, мелкая сошка. Вы постольку-поскольку. Есть фигуры покрупней, позначительней. Могу сказать, но без передачи: двое уже задержаны, находятся под следствием. Это, разумеется, не для публикации.
— Понятно.
— Всего доброго, Андрей Дмитриевич. Больше тревожить вас не буду. Выздоравливайте окончательно.
— Спасибо.
Я смотрю, как он уходит легкой походкой, покачивая своим «дипломатом», высокий, поджарый, сам больше похожий на дипломата, чем бегунка-следователя. Откидываю голову на спинку скамейки и подставляю лицо сильным солнечным лучам. Наверно, думаю, наш шеф Поликарпов не откажет мне в преждевременном отпуске… из сострадания. И профсоюз, наверно, поднатужится и окажет материальную помощь. Вот на эти деньги я вызволю жену и малышку из затянувшегося новосибирского заточения. Они вернутся, как беженцы, в свой родной дом… а дальше что? Дальше будет видно. Не хочу заглядывать в дебри времени.
— Ну-ка давайте посмотрим, как поживает ваша черепушка, — бодро говорит мой лечащий врач, добрейший Константин Павлович.
Бинты, бинты… Я похож на Уэллсовского человека-невидимку, который, чтобы стать видимым, заматывал свою голову и лицо бинтами.
— Маша, дайте человеку зеркало. Пусть полюбуется на себя. Молоденькая Маша, улыбаясь, подносит мне маленькое зеркальце. Я долго, по частям, по участкам, разглядываю свое лицо, выбритую голову и вдруг истерически хохочу.
Разве это Кумиров глядит на меня? Это же какой-то жуткий уголовный тип, подпадающий под
