не разглядела. Ее больше интересовали внуки, существующие дети Ханны.
Ханна не теряла времени даром и прикупила в Варшаве квартиру – большую, в хорошем районе. Сережа вложился, дал сто тысяч долларов. Эта квартира планировалась как их общее семейное гнездо, тем более что ожидался общий ребенок.
– Ты выйдешь за него замуж? – изумилась я.
– А почему нет?
– У тебя прекрасные отношения с мужем…
– Я с этим мужем не сплю уже три года. Не хочу. И он не хочет. У нас спальные места в разных комнатах. Я так и буду жить? Мне только тридцать восемь лет. Я что, зашью себе пирожок суровой ниткой?
– А твои мальчики?
– А я? Моя жизнь не считается? Моя молодость и красота уйдут, как дым в трубу?
– Но этот Сережа моложе тебя на тринадцать лет. Он тебя бросит.
– Таких, как я, не бросают.
– Ну, смотри… – предупредила я.
Ханна не боялась перевернуть всю свою жизнь вверх дном. Дети пострадают, с кем бы они ни остались. Больной мальчик получит вдобавок психологическую нагрузку. Я бы на такое не пошла.
С другой стороны: новый ребенок, молодой красавец с плоским животом и красивым пенисом, жизнь на своей родине, в Польше. Можно говорить на своем языке, не надо учить русский. А главное, каждый день ждать вечера, чтобы вечером нырять в океан счастья… Пусть даже он бросит ее через десять лет, но ведь это – три тысячи шестьсот дней…
Мы беседовали, размышляли вслух и пропустили поворот. Пришлось возвращаться, разворачиваться. И все кончилось тем, что мы опоздали на сорок минут.
Врач занял наше время другими больными и, когда мы нарисовались в дверях его кабинета, попросил выйти и подождать.
Мы с Ханной сели в узком коридоре на казенные кресла, обтянутые дерматином. По коридору сновали сотрудники – в основном женщины – и больные – тоже в основном женщины.
Ханна развалилась в кресле, как на даче, вытянула ноги до середины коридора. Приходилось обходить эти ноги. Некоторые переступали через них, как через препятствие. Никто не решался сделать Ханне замечание. Робели. Слишком она была другая, как диковинная заморская птица среди одинаковых ворон. В ее позе был вызов.
– Убери ноги, – приказала я.
– Почему? – не поняла Ханна.
Похоже, она была не состоянии думать ни о ком, кроме себя.
Мимо нас проходили молодые врачихи в белых халатах. Из-под халата выглядывали юбки – черные и серые. Тусклые ткани, неинтересные прически. Но эти женщины защитили дипломы, может быть, защитили диссертации. Они много знали и помогали людям. Их деятельность была богоугодна.
А что Ханна? Жена богатого немца, который ее не хочет, любовница молодого бандита – большая заслуга. А сидит, как Клеопатра Египетская, которая владеет всем миром.
– Тебя в детстве кто-нибудь воспитывал? – спросила я.
– Никто, – легко созналась Ханна. – Мама пила. Меня воспитывала Крахмальная улица. А что?
– Ничего, – сказала я. – Просто вопрос.
Нас позвали. Мы вошли в кабинет.
Врач Леня, молодой и толстый, похожий на моржа, посмотрел на часы и сказал:
– У меня через пятнадцать минут конференция.
– Мы успеем, – заверила я.
Леня увел Ханну в смотровой кабинет. Они вернулись через десять минут.
– Беременность двенадцать недель, – сказал Леня. – Паховые железы увеличены.
– Что это значит? – насторожилась Ханна.
– Это значит, что вам надо обследоваться. В организме бродит инфекция. Надо понять: какая именно.
– А если инфекцию не найдут? – поинтересовалась Ханна.
– Тогда придется сделать аборт.
– Что за глупости… – заметила Ханна.
Леня ей не нравился. Во-первых, он не обратил никакого внимания на ее красоту. Стоял, как педераст. Ноль интереса. Во-вторых, она только что показала ему свои драгоценные гениталии, пахнущие французским парфюмом, а он увидел какие-то паховые железы. Можно подумать, к нему каждый день приходят фотомодели класса «А».
Леня действительно торопился. Он ненавидел опоздания, и, если бы не моя рекомендация, он отшил бы Ханну в одну секунду. Для него все гениталии равны.
– Мы подумаем, – сказала я, вставая.
Ханна достала конверт, в который был вложен гонорар, и неуверенно протянула врачу, с надеждой, что он откажется. Но Леня не отказался. Он дернул конверт из ее рук и бросил в верхний ящик стола. Торопился.
Всю обратную дорогу Ханна была бледна и молчалива. Я думала, она переживает возможную инфекцию и ее последствия. Но я ошиблась. Ханна переживала утрату ста долларов, которые она вложила в конверт. Она была уверена, что врач очаруется ею, как богиней, и откажется от гонорара. Кто же берет деньги у богини… Но Леня возненавидел ее еще раньше, чем увидел. Его время – деньги. И опаздывать – значит залезать в его карман.
– Какой противный, – заключила Ханна. – Я не буду у него рожать. Я пойду в правительственную клинику. Я могу рожать где угодно, хоть в самом Кремле.
– Твое дело, – заметила я.
Я потратила на нее полдня. Договаривалась, ехала, и что в результате? Хоть бы спасибо сказала. Она считает, что все ей должны за ее красоту.
Ханна притормозила машину возле универмага «Москва».
Мы поднялись на третий этаж в отдел женской одежды. Ханна выбрала себе летнее платье: сочетание джинсовой ткани с кружевами и вышивкой.
– У тебя есть деньги? – легко спросила Ханна. – Дай мне сто долларов. Мы сейчас вернемся, я тебе отдам.
Я вытащила из сумки деньги, отдала Ханне. Было бы обидно не купить это платье.
Ханна ушла в примерочную. Вышла в платье. Я залюбовалась ее новым образом: барышня-крестьянка. Подумала, действительно Леня – козел. Красоту надо поощрять хотя бы словом, хотя бы взглядом. Красота вряд ли спасет мир, но настроение поднимет. Мечту разбудит. Добавит радости в серое болото жизни.
Ханна подвезла меня к моему дому. Остановила машину против подъезда.
– Ты хотела отдать мне деньги, – напомнила я.
– Деньги у мужа. Он на работе. Я тебе завтра отдам.
Я удивилась в глубине души, но промолчала.
Прошла неделя. И две. Ханна денег не возвратила, возможно, забыла. Может быть, для нее это такая мелочь, о которой не стоит помнить. А скорее всего, она меня просто кинула.
Почему она так поступила? Какие причины? И вдруг причина раскрылась сама собой: отсутствие образования и воспитания. Привычка выживать. Ханна давно уже богата, но привычка выживать любой ценой осталась с детства. Ханна – из низов. Она жила себе на Крахмальной улице среди бедноты и босоты. Без отца, с одной пьющей матерью. Выживала. И вот выросла в красивый цветок.
Красота – это капитал. Его надо правильно вложить. Вложила. Вышла замуж за богатого немца. Теперь она купается в деньгах и нарядах, но это все та же Ханна, ушлая и беспардонная. А ее вытянутые ноги – не что иное, как реванш за унижения в детстве. Раньше она переступала через чьи-то ноги, теперь пусть переступают через ее. Отсюда же любовь к Сереже, он тоже из низов, свой. Отсюда же охлаждение мужа. У Ханны красивая форма, но содержание страдает. Одну только форму долго любить невозможно. К красоте привыкаешь и не замечаешь в конце концов.
