— В Субуре! — донес ветер приглушенный смешок.
Ливия, сопровождаемая Хлоей и сирийцем, скрылась, растворилась в нарядной толпе. Помпей стоял, как столб, глядя ей вслед.
— Ищи иголку в Субуре, — пробормотал он себе под нос, покосился на вывеску Вокония и просветлел лицом, — кто найдет, того и будет!
Глава 6
Лес уснул, затих. Смолкли птичьи голоса и треск оленьих рогов. Всех звуков теперь — завывание ветра да сдавленный кашель часового на башне.
Со всех сторон открывался один и то же унылый вид: грязно-бурые склоны с нерастаявшими снежными островками в тени стен. Вдали, на расстоянии трех полетов стрелы крепость кольцом охватывал черный лес. Снег пытался укрыть землю плотным ковром уже не один раз, но ему не хватало сил и он, с ночи заявив о своих правах, к полудню сдавался и исчезал. Зиме никак не удавалось столкнуть с трона осень, но попыток она не прекращала, вот и сейчас в промозглом воздухе неспешно пропархивали невесомые хлопья.
Погода нагоняла тоску, добавляя темных красок к мыслям Квинта, и без того мрачным. Центурион стоял на стене, кутаясь в теплый шерстяной плащ, натянув на уши войлочную шапку, выменянную у варваров. В последние дни непрерывно шел дождь со снегом. Промозглая слякоть. Кашель выворачивал наизнанку, солдаты все в соплях, человек десять лежат пластом. Ноги практически все время сырые, Квинт купил у местных кожаные сапоги, но они все равно очень быстро промокали. Не крепость — болото. Весной лягушки заквакают.
Вновь согнул кашель. Где-то в глубине глотки сидит какая-то зараза и никак от нее не избавиться. Север перегнулся через частокол и склюнул противную на вкус кислую слизь.
'Начинаем гнить. Снаружи и изнутри'.
Последние дней десять почти ничего не происходило. Даже Злой Фракиец куда-то исчез. Перестали лететь стрелы в спину, фуражиры и разведчики, рыщущие по округе, возвращались в крепость невредимыми. Покой, как в могиле. Может на охоту сходить, развеяться? Ага, давай, вперед. Они там только того и ждут, что римляне расслабятся. Доставят назад вместо кабаньей туши, твою собственную.
'Что я здесь делаю?'
Этот вопрос, еще совсем недавно совершенно невозможный для него, осознанно выбравшего военную стезю, теперь жег мозг каждый день.
Служи, Квинт, исполняй свой долг.
'Да какой долг? Кому я чего должен?'
День и ночь стоит перед глазами картина той бойни в пограничной деревне. Головы, подвязанные к попонам рослых кельтских лошадей. Он всегда отличался впечатлительностью, с раннего детства. Легко мог, к примеру, дорисовать человеческие черты замшелому пню, превратив его в прилегшего отдохнуть козлоногого сатира, чудо лесное. Однако богатое воображение вполне мирно уживалось в нем с холодной головой. Окружающие плохо знали младшего отпрыска семьи Северов. Даже для его собственных родителей было бы откровением узнать, каков внутренний мир их немногословного сдержанного сына. Это внешнее хладнокровие нравилось Серторию и он сразу стал выделять молодого трибуна из компании нацепивших доспехи мальчишек, только вчера оторвавшихся от титьки.
Квинт насмотрелся на смерть и кровь, тем удивительнее было его нынешнее состояние. Впрочем, вовсе не глаза мертвецов мешали ему спокойно спать, а ощущение бессмысленности происходящего. Зачем Республике эти гниющие соломенные крыши, когда мир балансирует на краю пропасти? Север понятия не имел, где сейчас Фимбрия, что он делает, но только круглый дурак в нынешней ситуации не поставил бы на Суллу.
Сердце замирает при мысли о том, что же будет дальше. К гадалке не ходить — Сулла со своими закаленными ветеранами высадится в Италии. Гражданская война. А он, Квинт Север, сгниет в этих диких горах.
'Мы предотвратим гражданскую войну'.
Бесславный конец глупого самоуверенного мальчишки.
'Что я здесь делаю?'
И все же он продолжал честно и ответственно исполнять свой долг, по привычке, настолько глубоко укоренившейся, что она заменила собой часть сознания, по краю которого, время от времени, все чаще, пробегала мысль:
'Надо бы выбираться отсюда'.
Дороги, ведущие к Браддаве, меньше чем за месяц превратились в реки грязи, перемешанной солдатскими калигами, конскими копытами, тележными колесами. Не пройти, не проехать. Перспектива очередной вылазки за пределы стен порождает ропот в солдатских рядах. Наружу никто не хочет, все жмутся поближе к печкам, стонут и ноют. Дисциплина падает. Уже сбежало двое одрисов, ни одного не поймали. Они хоть и не местные, но в здешних горах все равно ориентируются гораздо лучше римлян, которые лишний раз боятся нос высунуть за пределы крепости. А тут еще Злой Фракиец, будь он неладен.
Последний беспокоил Квинта особенно, ибо при каждом его появлении в груди центуриона возникало смутно знакомое ощущение растекающегося по жилам огня. Как тогда, в Адрамиттионе... Север об этом никому не рассказывал, однако пытался поймать варвара с таким рвением, что легионеры по углам шептались:
— Юпитер, защити от этого безумца. Носимся по горам, как угорелые, по уши в говне. Этак к Орку на огонек забежим и не заметим.
— Дался ему этот Злой Фракиец...
— Выслуживается, может?
— Похоже на то. Он же трибуном был, а тут в центурионах прозябает. Кому такое понравится?
Роптали даже те, кто уже успел зауважать командира, а все потому, что солдаты — не дураки. Слышали, чтобы кто-нибудь смог поймать призрака? То-то. А этот ловит...
Ублюдок за месяц отправил к праотцам почти тридцать солдат, по одному в день, выходит. Стрела из кустов — труп. В основном стрелами бьют, двоим горло перерезали. И ведь до сих пор никто его не видел. Любого варвара в пору подозревать. Да те и не пытаются ласково смотреть, глядят исподлобья, хоть всех их на кресты прибивай, начиная от мальчишек. Квинт уже отнимал у одного самодельный лук. Простой, слабосильный, а с десяти шагов в незащищенную спину пустят стрелу, даже без наконечника, заточенный прут, на костре отожжённый, да с оперением, держащимся на соплях — мало не покажется. Радуйся, Перевозчик.
Гоняясь за Злым Фракийцем, Квинт старался не обижать селян, не провоцировать. Сложно было добывать продовольствие. Коматы при виде обчищаемых амбаров, не скрывали ненависти. Квинт и здесь пытался действовать, как можно мягче. Не помогало. Даже пузатые беременные бабы волчицами смотрели.
'Глядят волчицы на волчицу. Ждут, у которой первой начнут зубы сыпаться', — скалился Марк Аттий, командир третьей центурии. Только у него одного, похоже, осталось настроение шутки шутить. Правда, они с каждым днем все злее. Утренние построения Аттий начинал с одной и той же фразы в небольших вариациях:
— Здорово, лешаки! Сколько мха на ногах за ночь наросло? Как там у тебя, Нумерий, конец еще не сгнил? Когда отвалится, скажи. Я его в местной бормотухе замариную и потом своей бабе в Клузии покажу. Она такого длинного отродясь не видела.
— Так это, что же, командир? — прозвучал голос из второй шеренги, — у тебя короче что ли?
Несколько смелых дураков прыснули, большинство сдержалось, кривясь и таращась на собственные
