С самого утра облака плывут низко. Они надвигаются на шахтерский поселок медленно, округлые, свившимися клубками. Провалы между ними глубокие, темные. Придавленный тяжестью облаков, воздух сгущен. Влажный ветер несет с собой запах прелой земли. Деревья, дома и даже самые высокие терриконы и копры расплывчаты и кажутся сегодня ниже обычного. В любую минуту надо ждать дождя, спорого, какой бывает только в августе, но тяжелые облака проходят мимо, к городу, не бросив и капли.
Мы работаем молча, торопливо. Путь наш замкнут: от клети до штабеля крепежного леса — двухметровых, распиленных надвое бревен. Одни с пустыми руками спешат от клети к штабелю, другие — навстречу, от штабеля, с лесиной на плече.
Наша работа проста: заполнить лесом клеть и спустить под землю. Там такие же лесоносы, как мы, разгрузят ее и погонят бревна по транспортерам к лаве.
Смирнов, долговязый, с худым, узким лицом, дышит неровно, приоткрыв рот, сосредоточенно считает бревна:
— …Шестнадцать… Тридцать пять… Сорок…
Он точен, придирчив. Бывает, собьется со счета, придержит нас, залезет на верх клети и начнет крутиться.
Федор Гладких, парень молодой, красивый, глядя на него, смеется:
— Паша, вон, смотри, пропустил, задом прикрыл, не заметил. — Толкает меня в плечо так, что я чуть не падаю. — Машинист, беги дерни разок рукоятку, встряхни его в клети. Очухается, может…
— Перестань, балаболка. Чего понапрасну пристал к человеку? — перебивает Федора самый рослый из нас, бригадир Виктор Иванович. Он смущенно глядит на меня, как бы оправдывается: «Ты, малыш, не обращай внимания. Смирнов человек со странностями. Что тут поделаешь». Странность Смирнова заключается в том, что он всякий раз пересчитывает бревна, хотя знает, что в клети умещается пятьдесят — пятьдесят шесть лесин, не больше.
И все же нам приятно. Есть среди нас человек, который подбивает итог нашей однообразной работе. В этом прямо никто не признается, но я почему-то уверен: замолкни Смирнов — и на него посмотрят с удивлением.
Я работаю здесь уже целый месяц и каждый день слышу:
— …Двадцать четыре… сорок три…
— Всё, — вздыхает наконец Смирнов и, покачиваясь длинным, худым телом, идет к будке. Он мнет в пальцах папиросу, которую достает из-под каски.
Федор, словно встряхнувшись от сна, оживляется, весело кричит:
— Всё так всё! Кинем кости на отдых. — И уже в который раз за это утро грозит небу: — У, сволочь, просвета даже нет.
Я пробегаю мимо них в будку, даю сигнал под землю, тяну на себя рукоятку лебедки. Деревянное строение скрипит, когда клеть вскидывается вверх, но вот канат на барабане начинает раскручиваться, и клеть быстро исчезает.
Потом я выхожу к ребятам, прислушиваюсь к разговору. Обычно слышен голос Федора, звонкий, дробный, как частые удары по тонкому листу железа. Иногда вставляет несколько слов Виктор Иванович, реже всех Смирнов.
— Дай-ка закурить, мои вышли. В такую слякоть и пачки не хватает, — обращается Федор к Смирнову.
Тот молча снимает с головы каску, бережно, двумя шероховатыми пальцами, вынимает из-за подкладки две папиросы — себе и Федору. Закурив, говорит задумчиво:
— Машина с лесом что-то задерживается. Пора бы.
Ему никто не отвечает, — наверно, потому, что знают: не то думал сказать Смирнов. Да и сам Смирнов не ждет разговора о машине. Он встает, поворачивается к нам лицом и долго смотрит в степь, за которой начинается поселок.
Я смотрю на него. Он, точно журавль, вытягивает шею, губы его тонко сжаты, руки согнуты в локтях, — кажется, взмахнет ими и скроется из глаз. А над его непокрытой головой — каску он держит в руке — все той же сгущенной массой тянутся облака. Сильно, до ощутимости, несет дождем, но самого дождя все нет, и эта медлительность тяготит нас. Тяготит своим молчанием и Смирнов.
Каждый день в одно и то же время Смирнов отыскивает там, впереди, то, чего он ждет вот уже две недели. Больно видеть его в этот момент. Лицо Смирнова морщится, и выглядит он старее, сутулее. Мне хочется встать рядом и помочь ему. Я знаю, что это же хочется сделать и Федору и Виктору Ивановичу, но мы не двигаемся с места, а замираем и упорно ждем, когда Смирнов обрадует нас.
Наконец мы слышим его глухой голос, но говорит он не то, чего мы ждали:
— Дождь будет.
— Обрадовал чем, — беззлобно усмехается Федор. — А машина придет, не беспокойся. Начальство должно думать, ему видней, понял? Да и норму мы свою выполним, не виноваты же, что лаву давит…
Он еще собирается что-то сказать, но в это время Смирнов делает шаг назад и губы его как-то странно подергиваются, а глаза начинают блестеть, словно пелену с них сняли.
— Петька идет, — хрипловато говорит Смирнов.
Мы выскакиваем из-за будки на ветер, отыскиваем глазами в степи фигурку мальчика.
— И впрямь он, — шепчет Виктор Иванович и улыбается. — Вот пострел, глядь, не выдержал.
— Где? Где? — вертит головой Федор, опирается рукой на мое плечо, больно давит вниз.
— Да вон, за бугром, вынырнет. Жди.
Теперь не только Федор, но и я, самый маленький ростом, вижу на вершине далекого бугра движущуюся фигурку.
— Трудно ему идти, — замечает Виктор Иванович. — Глинистое здесь место, оскользнуться можно.
— Да, — едва шевелит губами Смирнов. Он весь в напряжении, не будь нас, бросился бы навстречу мальчику.
Резкий сигнал из-под земли: пора поднимать клеть и приниматься снова за работу.
— Эх, черти, не вовремя! — зло кричит Федор.
Смирнов круто поворачивается, тянет меня за рукав.
— Давай, машинист. — И сам широко шагает к штабелю.
Нас ошеломляет неожиданное поведение Смирнова.
— Да ты что! Петька ведь!
— Паша, какая муха укусила?
— Ну, чего стоим! — сердито торопит нас Смирнов. Он уже с лесиной на плече идет к шурфу.
Мы неохотно расходимся, то и дело оборачиваемся назад, но мальчика не видим — он скрылся в низине. Почему-то обидно за Смирнова, жаль Петьку. Я даже начинаю сомневаться в их дружбе.
Еще до того, как мне прийти сюда, они уже были вместе. Первое время я с интересом следил за ними. Однажды спросил Виктора Ивановича:
— Родственники они?
— Кто?
— Ну, Петька этот с нашим Смирновым.
— Нет, что ты! Просто дружат.
И, заметив на моем лице недоумение, рассказал:
— Как-то прибежал Петька на шурф, видит — нет дяди Паши. Говорим ему: заболел, мол, твой друг, дома он. Петька сел на скамью, брови нахмурил — и ни с места, а потом обратился ко мне: «А вы, дядя Витя, были у него?» — «Нет, отвечаю, не был». Он вскочил как ужаленный и так слезно выкрикнул: «Да как вам не стыдно! Может, он помирает, а вам — ничего!» И убежал. А мне и правда неловко стало. После работы с Федором к Смирнову пошли. А он не ждал нас, растерялся. Да и мы не знали, с чего начать. Будто вместе много лет работаем, а друг к другу ходим раз в год по обещанию. Ну, потом, конечно, разговорились. Я ему и скажи: «Твой друг нас пристыдил, ему говори спасибо». Он улыбнулся и говорит: «Сына бы мне такого. Жена есть, а детей не нажили. Вот такие дела…»
Но и после этого разговора я не переставал удивляться. Мальчик прибегал ежедневно, и я не замечал, чтобы уходил недовольный, хотя бывали дни, когда Смирнов почти не разговаривал с ним. Да и о
