лежит где-то, израненная и беспомощная, истекая кровью. Как он мог допустить это? Собственная беспечность приводила его в ярость. Он должен был не спускать с нее глаз. Он должен был нанять кого-то, чтобы за ней присматривали неотлучно. Он должен был сделать хоть что-нибудь! Но он не сделал ничего — в который раз.
Когда перед ним появилась эта штуковина, этот чертов воздушный шар, он интуитивно почувствовал, что исчезновение Кэти каким-то образом с ним связано. Позже, обнаружив дочь в открытом джипе, который, подскакивая, тащился по дороге, он потерял всякие остатки разума. Ему захотелось растерзать Челсию.
Ник снова прислушался к телефонному разговору.
— Извини, что не зашел к тебе и не объяснил все сам. Я, было собрался, да тут последнее время такие дела творятся… У меня появился компаньон. О, так ты уже слышала?
Ник, насторожившись, ждал, что за этим последует. Скажет ли Челсия что-нибудь об их уже состоявшемся знакомстве? Но из дальнейшего разговора он понял, что она сочла более уместным промолчать, на что он втайне надеялся.
Он принял абсолютно верное решение запретить Кэти участвовать в ее полетах. Челсия выказала такую беспомощность, что ему стало за нее почти стыдно. И он нисколько не жалеет, что так взорвался после их приземления. Она, по меньшей мере, заслуживала этого, если не большего.
Однако он вовсе не испытывал злорадства, наблюдая с все возрастающей тревогой за волочащейся по земле, казавшейся такой маленькой корзинкой. С тревогой? Нет! Ужас — вот на что это больше было похоже. И полная беспомощность. Знакомые чувства, отголоски его жизни с Лаурой.
Это была худшая сторона их с Лаурой любви. Он так и не смог привыкнуть жить на краю беды. Постоянная тревога, ночные кошмары, а перед состязаниями любовные ласки с привкусом отчаяния. А потом бесконечные бесплодные споры и бессильные угрозы. Больше ему этого не нужно. Ему не нужно ничего из того, что было. Так почему же субботним утром он пережил то прежнее знакомое чувство, будто в сердце ему вонзается нож? Челсия Лаутон, ничего не значит для него, и никогда не будет значить.
— Послушай, Челсия… — Голос компаньона отвлек Ника от мрачных мыслей. — Может, заглянешь к нам сегодня вечерком?
Ник едва не выронил поднесенную ко рту чашку с кофе.
— Я бы хотел рассказать тебе, что сейчас происходит на «Сосновой горе». Это грандиозно. А, кроме того, мы не видели тебя, целую вечность. Грейс будет очень рада. Вы, девочки, давно уже друг с другом не болтали.
Ник залпом выпил кофе. Боже милосердный! Челсия и Грейс подруги?!
— Часам к восьми будет в самый раз. До встречи.
Так, значит, Челсия нанесет им сегодня визит? Что ж, прекрасно, подумал Ник. Он будет вежлив, но тверд. Пора сообщить ей о сложившейся ситуации. Она, вероятно, расстроится, но в делах не должно быть сантиментов. Кроме того, Кэти избавится от соблазна в виде воздушного шара, парящего прямо над ее макушкой, а он — от принудительной обрезки деревьев. У него и без того уже голова идет кругом, когда он думает об обязательном страховании и о способности Чета обеспечить ему душевное спокойствие, оградив «Сосновую гору» от опасности, заключенной в серых глазах.
Ник задумчиво рассматривал план, в то время как архитектор возобновил прерванное обсуждение, но прошло довольно много времени, прежде чем он понял хоть слово из того, что тот говорил.
Перед тем как позвонить в дверь, Челсия несколько раз глубоко вздохнула и постаралась внушить себе, что очень рада сюда прийти. Ей необходимо было выяснить, что значит эта чепуха с одномесячным договором. Но, по правде говоря, она с тоской думала о том, что ей предстоит услышать. Если здесь замешан, Ник Таннер, ничего хорошего ждать не приходится.
Она отступила на шаг, чтобы полюбоваться солидной, элегантной, с веерообразным окном наверху, дверью — и выкинуть из головы причину визита. Локвуды жили в доме, построенном в классическом «федеральном» стиле, распространенном в конце восемнадцатого века. Эпоха рационализма, припомнила Челсия, время утверждения правопорядка и непреложных законов природы, знаменитое блестящими афоризмами Бена Франклина. Если судить объективно, дом был замечательный, но лично у нее он всегда вызывал раздражение. Монотонная правильность расположения окон и комнат, старомодная мебель, строгие лица на портретах, развешанных в образцовом порядке, — все здесь, казалось, говорило с нудной наставительностью: у каждой вещи должно быть свое место. Некогда дом достался миссис Локвуд по наследству, и она очень любила его, теперь его обожала Грейс.
Челсия думала, насколько же ее собственный дом отличается от этого — причудливый, будто построенный без всякого плана, и всегда уютный, — когда Грейс Локвуд открыла ей дверь.
— Челсия, как я рада тебя видеть! Входи.
Просто удивительно, как мало Грейс переменилась с тех пор, как они были школьницами. Та же неизменная английская блузка, те же туфли без каблуков. Челсия всегда считала, что Грейс красива так называемой естественной красотой, без всяких ухищрений, с ее кожей цвета слоновой кости и светло- каштановыми волосами, уложенными классическим узлом.
К сожалению, тогда, в школе, мало кто был с ней согласен. Ее прозвали «жердью», потому что она была слишком худа, держалась подчеркнуто прямо — словно аршин проглотила — и обо всем на свете судила с какой-то старозаветной непререкаемостью.
Они никогда не были закадычными подругами, просто учились в одном классе. Но Челсия, несколько раз забежав к Грейс, поняла, что та, видимо, убеждена в обратном. И это тяготило ее. Она совсем не была уверена в своих симпатиях к Грейс.
— Что это вы так поздно все затеяли? — спросила Челсия, снимая жакет.
— Да знаешь, я была занята всякими домашними делами. Это все ради папы.
Челсия не удивилась. Грейс была образцовой хозяйкой. В колледже она получила специальность педагога, и некоторое время работала учительницей. Но, как выражался ее отец, Грейс была «утонченным созданием» и не могла выносить таких нагрузок. Через год она уволилась и с тех пор сидела дома.
— К тому же у нас гости, так что я занята вдвойне, — добавила она, вешая жакет Челсии в стенной шкаф в прихожей. — Проходи. Все собрались в гостиной.
Входя в комнату, Челсия посмотрела на часы, доставшиеся ей в наследство от дедушки, и, подняв глаза, почти тут же увидела человека, сразу захватившего все ее внимание. Сердце у нее упало.
— Добрый вечер, Челсия, — сказал Чет Локвуд, приветствуя ее откуда-то со стороны, но она, казалось, не в силах была отвести взгляд от Ника Таннера. Почему этот ужасный человек здесь? Почему он с таким постоянством превращает ее жизнь в ад?
И почему, когда он поблизости, ее сердце готово выпрыгнуть из груди?
Ник будто нехотя поднялся со своего места и устремил на нее пристальный взгляд. И по тому, как он смотрел на нее, она поняла: все ужасные подробности их последней встречи по-прежнему у него перед глазами.
Челсия, стараясь об этом не думать, повернулась к хозяину дома.
— Мистер Локвуд… — Она с усилием улыбнулась.
— Входи, входи. — Он взял ее за руку и провел вперед.
В молодости Чет Локвуд был профессиональным лыжником, но, несмотря на то, что ему и сейчас еще приходилось тренировать учеников, с годами он растолстел, и пестрый спортивный свитер, который он обычно носил, подчеркивал объемистую талию. Над его широким добродушным лицом, загоревшим под зимним солнцем, сугробом нависала копна седых волос.
— Челсия, я бы хотел познакомить тебя со своим новым компаньоном. Это Ник Таннер.
Она протянула руку и пожала ладонь Ника со всей возможной вежливостью. Короткое пожатие, будто огнем опалило ее. Когда она отдернула руку, ей казалось, что на коже остался след от ожога.
— Леди из шара, — вдруг раздался голосок Кэти. — Вот здорово! — Она сидела, скрестив ноги, на ковре с восточным орнаментом. Рядом валялся альбом и цветные мелки.
— Привет, Кэти.
— Что такое? — удивленно возвысил голос Чет. — Вы… Разве вы?..
Ник кивнул:
— Да, мы уже имели это удовольствие. — Он избегал смотреть на Челсию. — Правда, весьма
