северо-восток, стало быть, надо покинуть реку, воду, надежную защиту, родную стихию. И он решительно направляется по суше туда, где горбятся голые хребты холмов. За ними в беззвучном мерцании виднеются горы, темнеют леса, перерезанные бороздами глубоких ущелий.
Лутра быстро пробирается сквозь прибрежный камыш и ползет извиваясь, ни быстро ни медленно по лысому склону холма. Выдра передвигается но суше совсем не так, как другие животные, она, можно сказать, ползет извиваясь. Ее короткие ноги и тело приспособлены для жизни в воде, однако она прекрасно передвигается и по суше.
Остановившись на вершине холма, Лутра принюхивается, прислушивается, но ночь безмолвна, и воздух мертв: все живые запахи убиты жестокими пособниками госпожи Зимы. Под его короткими лапами поскрипывает иней, и чем выше он карабкается, тем толще его слой. На вершине растут кусты, лесные часовые в юбочках, и одинокие искривленные деревья, годные лишь на то, чтобы в летний зной в полдень под ними отдохнул пастух, повесив на корявый сук свою сумку. Но сейчас трудно себе представить, что здесь когда-нибудь бывает иссушающий зной и мухи с жужжанием вьются над разморенными жарой овцами.
Следующий холм еще выше, и кустарник на нем гуще. Лутра пробирается через него, строго придерживаясь северо-восточного направления. Потом, когда под ногами начинают шелестеть опавшие листья, он замедляет ход и, обрадованный, выходит на тропу, но которой можно продвигаться быстро и бесшумно. Все большая часть пути и ночи остаются позади. Теперь тропа идет возле проезжей дороги, и Лутра не торопится: в воздухе появляются такие же запахи, как возле мельницы: запах конюшни, сена, остывшего дыма, короче, человеческого жилья. Однако стоит мертвая тишина, и большая выдра долго смотрит на притаившийся в углу поляны дом лесника. Она не шевелится, и шум, доносящийся из конюшни, скорей даже успокаивает ее. Но там, верно, есть собаки, а поблизости нет воды, стало быть, трудно спастись бегством, и если придется вступить в поединок, он будет не на жизнь, а на смерть.
Лутра в раздумье принюхивается: он голоден. И бесшумно приближается к дому: вздох по сравнению с производимым им шумом точно громыхание телеги. Место тут неспокойное, и его ведут не только органы чувств, но и волшебная палочка инстинкта, она словно указывает путь через сад к хлеву, откуда доносится тяжелый кисловатый запах гуся.
Возле ограды в закутке большого хлева тяжело дышит жирный, откормленный гусь.
Дверь навешена на деревянные петли. Лутра ищет щель, и когда прикасается лапой к запору, петля выскакивает и дверь приотворяется.
В хлеву полная тишина, и выдра сразу же хватает гуся за шею. Он не успевает издать ни звука и, дернувшись, тут же затихает.
Гусь тяжелый, но большая выдра легко, точно мешок, тащит его через сад, потом по поляне и останавливается только на значительном расстоянии от дома, в лесу, где ей уже не грозит непосредственная опасность.
Что и говорить, такой отличный обед Лутра за всю свою жизнь ел нечасто. Трижды он уже переставал есть, но принимался вновь: очень уж соблазнительна была мягкая жирная гусятина, — пока наконец петух лесника не возвестил рассвет и Лутра решил, что пора тронуться в путь, ведь от человеческого жилья лучше держаться подальше.
И в этом он не ошибся.
Утро принесло с собой не только свет, но и страшный шум, поднявшийся возле дома лесника. Сначала по оглушительному крику можно было подумать, что убивают женщину, а потом, — что она других убивает. Это кричала жена лесника, здоровенная баба, высокая, толстая, с зычным голосом, не отличавшаяся голубиной кротостью прелестной Эсти. Она то замолкала, то в крайнем возмущении принималась снова орать.
— Полпуда, полпуда в нем было, и сколько я мучилась с ним, а теперь…
— Что опять стряслось? — донесся с крыльца бас.
—Иди сюда, иди сюда, я же говорила тебе… Лесник был тощий, длинный, необыкновенной длиной
отличались и его усы. Даже разлохмаченные, они производили внушительное впечатление.
—Не затопчите следы, — сказал он.
— Чего там следы, вор уж сбежал, поминай как звали! А ты говорил, лиса сюда не ходит.
— Это не лиса была, — он с недоумением уставился на огромные следы Лутры.
— А кто же это, леший его возьми, крокодил что ли?
— Выдра!
Лесник, как был в шлепанцах, пошел по следу; потом свистнул, на свист из кухни выскочила и понеслась к нему лохматая легавая.
—Ничего подобного ты, Валет, и не видывал. Поглядика!
Пес помчался по следу и скрылся в кустах.
— Ну и следы, вот это да, какой зверь громадный! И что ему в горах надо?
— Гав-гав! Нашел! — донесся из зарослей хриплый лай
Валета; лесник свистнул, и пес выбежал из кустов, держа в пасти жалкие остатки гуся.
Подобострастно вертя коротким хвостом и даже виляя задом, он кладет свой трофей у ног хозяина.
Внимательно осмотрев остатки гуся, лесник поднимает
их с земли.
—Нам, Валет, придется теперь долго помалкивать, — говорит он, гладя собаку по голове. — Ну, что же делать?
Он бросает остатки гуся на крыльце. В кухне, сидя на стуле, плачет, причитает женщина.
