—Полпуда в нем было, а может, и больше… Говорила я, сторожевая собака нужна, а не эта паршивая легавая. Она всю ночь дрыхнет на кухне.
—Чего ты повадился ходить в дом? Пошел вон, Валет! Ожидавший похвалы пес, поджав хвост, крадется на
крыльцо, обнюхивает гуся и думает, не закусить ли им. Но верх берет дисциплинированность, и он ложится возле трофея, рыча на кошку, проявляющую живой интерес к гусятине.
—Хр-р-р, кр-р-р, — говорит он, и тогда кошка важно удаляется на кухню.
— Попробую выследить выдру, — поспешно одеваясь, говорит лесник. Она откуда-то издалека. Коли удастся застрелить ее, на деньги, вырученные за шкуру, ты сможешь купить тройку больших гусей. Положи в сумку побольше хлеба и сала, не знаю, когда вернусь. Налей в термос чая и палинки тоже дай. Обоих ребятишек возьму с собой на охоту.
— Они еще спят, сейчас разбужу их, — говорит жена, утешенная обещанием получить выдровую шкуру.
Утро на дворе едва занимается, словно никак не может набраться силы едва мерцающий свет. Заиндевелый лес полон предчувствий; в двух шагах ничего не видно; звуки замирают на земле, и слышится только тихий шелест инея, осыпающегося с веток на замерзшие окостеневшие листья.
Забыв обиду, Валет стоит перед кухонной дверью: он
слышит голоса двух мальчиков, с волнением собирающихся на охоту.
Один из них сын лесника, а другой племянник, который, забыв о школе и городе, проводит здесь каникулы.
— Выдра! Точно выдра?
— Она.
— Дядя Лаци, а вам приходилось уже убивать выдру?
— Одну как-то пристрелил.
— Но ведь она у воды живет?
— Да.
— А как она тут оказалась?
— Бог ее знает! Поешьте и пойдем.
Лесник, человек молчаливый, за всю зиму не говори* столько, сколько теперь, когда в доме два мальчика.
— Остатки гуся надо б пожарить для Валета.
— Куда подевался этот злополучный Валет? Услышав свою кличку, пес, повизгивая, скребется в дверь.
— Я тут, тут, — скулит он. — Слышу свою кличку, чую вкусные запахи, но меня не впускают. Неужто никто не вспомнит обо мне, бедняге?
— Ну, входи, — сменяет гнев на милость жена лесника.
— Этот мерзкий зверь мог и меня утащить.
— Тебя, мама? Да тебя даже медведь не утащит, — улыбается один из мальчиков, с нежностью глядя на дородную женщину.
— Он, пожалуй, поломает об нее все зубы, — замечает немногословный лесник.
— Оплеуху хотите заработать ?
Валет возбужденно тычется носом в колени хозяйки, точно говоря:
—Сколько лишних разговоров, пустой болтовни, а поесть мне дадут наконец?
Гнев и раздражение женщины уже испарились. Она кормит мужа, мальчиков, Валета, и никто уже не вспоминает о несчастном жирном гусе, весившем полпуда, а может быть, и больше.
О нем не вспоминает и Лутра, что, разумеется, с человеческой точки зрения, черная неблагодарность. Но у него другие заботы. Ориентируясь по своей карте, он понимает, что до дальних вод затемно не добраться и надо подумать об убежище на день. А в чужих краях это задача нелегкая. Сначала он торопился, поднимаясь все выше в гору, но поблизости не попадалось подходящего ложа. В лесу стояла глубокая тишина, лишь временами падал иней с веток, и они, сбросив лишнюю тяжесть, распрямлялись.
Лес был прорезан просеками, Лутра несколько раз выходил к ним и переползал их, только хорошо осмотревшись.
Хотя на просеках нет дорог, но и по ним иногда проезжают телеги; эти прямые, шириной в пять-шесть метров проходы отделяют обычно деревья разных возрастов и пород.
Когда дуб, бук, ясень и сосна дают наибольшее количество хорошей древесины, приходит время их вырубать. Деревья более ценных пород растут медленнее, чем малоценных, с твердой древесиной медленней, чем с мягкой. Вот, например, тополь за тридцать лет станет огромным деревом, со стволом чуть ли не в метр толщиной, а тис и за сотню лет не догонит его в росте. Акацию, хотя она и дает ценную древесину, можно рубить через двадцать-тридцать лет, а дубы — лишь через сто, не говоря уж о гигантских хвойных деревьях в Северной Америке, которые, правда, достигают толщины в пятнадцать-двадцать метров и высоты в сто тридцать, но нужны им для этого три-четыре столетия.
Но Лутру не интересовала высота и толщина деревьев. Он лазил по ним так же плохо, как белка плавает. Во время летних скитаний случалось, конечно, что он неловко вскарабкивался на какую-нибудь низко склонившуюся иву с пышной кроной, но только для того, чтобы погреться на солнышке, хотя, не
