нее, теперь она знает. Я беременна. Вуаля!
Интересно, почему я испытываю такое чувство облегчения? Я словно глотнула свежего воздуха, вынырнув на поверхность из бурлящей толщи эмоций…
— Тогда почему ты плачешь, Энни? — отвечает мама.
Но у нее уже есть ответ на этот вопрос, потому что она хорошо знает историю, свою историю. Нашу историю. Она о девушке, о молодой глупой девушке, которая верила в любовь и в своего единственного мужчину. Но, как всегда говорила мне мама, в жизни нет места сказке.
И в этом-то вся проблема.
У меня плохая память, такая плохая, что иногда я думаю: а не приснилось ли мне все это, потому что моя мать сказала давным-давно, что ничего этого не было.
Я стою на табуретке в ванной комнате, наклонившись над раковиной, перед зеркалом, в маминых черных остроносых туфлях на высоких каблуках, которые я раскопала в самом дальнем уголке ее гардероба. Я никогда не видела, чтобы она носила эти туфли принцессы. У меня в руках помада ярко-малинового цвета, которой я старательно намазываю губы, ровным, толстым слоем, как настоящий профессионал. Мои маленькие пальчики погружаются в баночку густой жидкости с запахом ванили, похожей на очень густой крем. Я аккуратно наношу эту жидкость на лоб, на щеки, на подбородок. Мое лицо превращается в волшебную маску цвета слоновой кости. Веки у меня замечательного и насыщенного темно-коричневого цвета, щеки — идеальные розовые круги, а пышные и объемные ресницы чернее ночи. Я довольна, я улыбаюсь, глядя на четырехлетнюю девочку в зеркале. Я такая же красивая, как моя мама.
Но тут я слышу звуки — стук каблуков в прихожей. Шаги слишком быстрые для бабушки, которую я оставила спящей на диване. Мама вернулась с работы домой раньше обычного. Сердце бешено стучит, когда я быстро пытаюсь слезть вниз. Мои руки задевают открытые баночки и флаконы, табуретка выскальзывает из-под ног, и я со всего размаху лечу на пол. Моя голова с глухим стуком бьется о кафельный пол, и сквозь гудящий звук я слышу звон разбитого стекла…
Вокруг меня темнота.
Глаза мои закрыты, но я слышу, как осколки стекла скрипят под подошвами маминых туфель. Она поднимает меня и ощупывает с ног до головы. Она трогает мой затылок, и я чувствую, как ее пальцы погружаются во что-то липкое. Мама кричит. Но я не могу открыть глаза, чтобы попросить ее посмотреть на меня и сказать, нравится ли ей мое лицо. Мама шепчет мне на ухо, раскачивая на руках, как младенца: «Моя глупенькая маленькая Энни, моя глупенькая маленькая Энни…» Она прижимается ко мне своей мокрой щекой, и я хочу сказать ей, чтобы она была осторожной и не размазала мой макияж.
Я слышу бабушкин голос:
— Она вся в тебя, Элзи.
— Нет, мам. Я не дам ей стать такой же, как я.
Иногда я вспоминаю об этом, когда случайно касаюсь пальцами шрама у себя на затылке. Там, где меня зашивали доктора. Но мама говорит, что ничего этого не было. И я думаю об этом, когда она говорит мне: «Не совершай ту же ошибку, которую сделала я, Энни! Я должна была его послушать. Я должна была позволить сказать ему, что он хотел. Я должна была простить его».
Но я разочарована, разочарована тем, что она все еще продолжает верить в то, что мой отец был хорошим человеком. Ведь этот человек причинил ей столько страданий, а его смерть ожесточила ее. Мама стала суровой по отношению к жизни, по отношению ко мне.
ГЛАВА СОРОК ЧЕТВЕРТАЯ
«Si vous marchez dans les pas de votre mere, attention…» (
Эти слова сейчас преследуют меня.
Я обыскала всю комнату, распотрошила свою сумку и вывернула кошелек наизнанку. Куда же подевался этот клочок бумаги? Я всегда хранила этот забавный сувенир, как напоминание о нашей дружбе с Бетти. Мы были так близки, даже вес у нас был почти одинаковый, плюс-минус триста граммов. Я засунула эту бумажку за кредитные карточки в кошельке, и она хранилась там годами, истончаясь и желтея.
Но теперь его там больше нет. Я ничего не понимаю.
Я снова и снова повторяю фразу, словно это может помочь мне понять ее смысл, узнать конец предложения или просто отыскать этот проклятый обрывок. Но все бесполезно. В конце концов я отправляюсь спать. Но я не могу заснуть. К четырем утра ко мне приходит идея: я снова пойду туда с утра, перед работой, прямиком к аптеке.
Я должна знать.
Я сажусь в метро, делаю пересадку на станции «Шателе», в сторону Гар-Сен-Лазар. С опаской озираюсь по сторонам в вагоне, я боюсь увидеть ее, ее огненные распущенные волосы и зеленые глаза, подозрительно смотрящие на меня.
Сегодня пятница. На улице особенно холодно. Еще довольно рано, без десяти восемь утра, а мне надо успеть на работу к девяти, хотя офис «Моратель» находится совсем в другой стороне. Я молюсь, чтобы Бетти сегодня не надо было начинать в восемь.
Выйдя на Кур-де-Ром, я быстро пробегаю мимо огромной скульптурной композиции L'heure de tous, которая представляет собой стопку часов в черных корпусах, образующих целую колонну. Больше всего это похоже на партию автомобильных покрышек, неаккуратно сложенных друг на друга, прямо посредине площади. Я добираюсь до кафе, украдкой заглядывая внутрь. В баре мелькают знакомые лица, но Бетти среди них нет. Хорошо. Но бармен заметил меня. Он машет рукой, но я притворяюсь, что не вижу его, и продолжаю идти.
Вот и аптека, прямо за углом.
Но тут я вспоминаю, что в тот первый понедельник, когда я снова оказалась здесь, в этом мире, автоматических весов здесь не было… как нет их здесь и сейчас. Странно. Они стояли здесь всегда, обмотанные цепью с замком. Я заглядываю за угол, желая посмотреть, открыта ли аптека. Крест светится зеленым неоном, жалюзи на двери приспущены, но свет внутри горит. Аптека должна вот-вот открыться. Придется немного подождать. Меня охватило волнение. Я плотнее укутываюсь в пальто, размышляя, что делать дальше, и надеясь не встретить Бетти, как вдруг рядом останавливается грузовик. Водитель выскакивает из кабины и, подмигнув мне, направляется назад, к торцу машины. Я вежливо улыбаюсь, наблюдая, как он одним легким движением, словно атлет, запрыгивает в кузов, очевидно желая произвести впечатление. Молодой человек прислоняется к борту кузова, сложив руки на груди. Он жует жвачку и периодически бросает взгляды в мою сторону, чтобы убедиться, что я смотрю на него. К сожалению, я смотрю. От кузова отделяется металлическая платформа и опускается вниз. Отличный трюк, думаю я. И что же он будет делать дальше? Бить себя в грудь?
Весы стояли в кузове. Я увидела их одновременно с тем, как за моей спиной поднялись жалюзи на двери и аптекарь вышел встретить водителя и свои новые весы.
Так вот почему я не могла найти тот злополучный листочек бумаги. Просто этого еще не случилось!
Должно быть, это случилось тогда — в тот день, когда мы с Бетти стояли здесь на холоде и взвешивались. Неужели это судьба привела меня сюда? Или я изменила ход событий, как говорил Марк? Я взглянула на часы Гар-Сен-Лазар, старинные часы с белым циферблатом, поблекшими римскими цифрами, что висят над входом в метро. Я столько раз смотрела на эти часы в прошлом, как и многие другие до меня еще в другую эру, в прошлом столетии. На циферблате семь пятьдесят восемь. Я оглядываюсь в сторону кафе. Бетти не видно. В тот день мы вышли позже. Мое дыхание учащается. Бетти может показаться в любую минуту.
Весы установлены на место. Тут мы и должны появиться. Я и Бетти.
Я оглядываюсь по сторонам, затем смотрю на часы. Время восемь ноль одна. Я смогу успеть, думаю я, если сейчас встану на них.
