— Чем именно?
— Да просто странная. Чокнутая какая-то. Когда я с ней познакомился, она была сильно на взводе — уж не знаю там, напилась или накурилась чего. Она не переставая несла какую-то околесицу, вроде: «В одном носу у Бога силы хватит на целого хилого». Говорить с ней было просто невозможно. А жаль — девчонка здорово красивая.
— Вы когда-нибудь встречали родителей Карен?
— Да, — сказал он. — Один раз. Тоже хорошая парочка. Несгибаемый старик и очень даже сгибаемая дамочка. Неудивительно, что Карен их ненавидела.
— Из чего вы заключили, что она их ненавидела?
— А о чем, вы думаете, она со мной говорила? О своих родителях. Часами. Она ненавидела Чудилу. Иногда она его называла Саваофом. Мачехе она тоже давала прозвища, только вы, услышав, не поверите. Странно, а вот свою мать она очень любила. Родную мать. Та умерла, когда Карен было четырнадцать или пятнадцать. По-моему, с того все и пошло, неистовость эта, наркотики и дикие выходки. Ей хотелось, чтобы все считали ее безудержной. Хотела возмущать всех своим поведением. Будто ей обязательно надо было что-то доказать. Наркотики употребляла обязательно на людях. Говорили, будто она стала законченной наркоманкой, но я не знаю, так ли это. На Мысе она очень многим умудрилась насолить, и поэтому про нее плели Бог знает что. Например, что Карен Рендал с кем угодно и где угодно. — При этих словах его слегка передернуло.
— Вы к ней хорошо относились? — спросил я.
— Да, — ответил он. — Покуда мог.
— Тогда, на Мысе, вы виделись с ней последний раз?
— Да! — Подоспела новая порция пива. Элан взял свою кружку и несколько секунд вертел ее в руках. — Впрочем, нет, это я соврал.
— Вы еще раз виделись с ней?
Он ответил не сразу.
— В воскресенье. В прошлое воскресенье. Было уже самое время идти обедать. Накануне я напился на вечеринке после матча. Напился зверски и очень страдал с перепоя. Меня беспокоило, каков я буду на тренировке в понедельник. Я был у себя в комнате и одевался, хотел сходить пообедать. Завязывал галстук. Это мне удалось только с третьего захода, потому что он все съезжал набок. Чувствовал я себя препогано, и к тому же трещала голова. И тут вдруг входит она, прямо в комнату, будто ее только и ждали.
— А вы не ждали?
— Вот уж кого не ждал, так это ее! Все мои соседи по комнате уже ушли обедать, и я был один. Она попросила, чтобы я взял ее с собой пообедать. Я ответил «нет».
— Почему?
— Потому что не хотел ее видеть. Она была как чума, как зараза. Я не хотел видеть ее. И попросил «Будь так добра, уйди!». Но она не ушла. Уселась, закурила и сказала, что, конечно, между нами все кончено, но ей нужно с кем-нибудь поговорить. Ну, этого-то я и раньше наслышался — меня не удивишь. Но она не уходила. Сказала, что я единственный человек, больше ей делиться не с кем. В конце концов я сдался. Сел и сказал: «Ладно, говори».
— О чем вы разговаривали?
— О ней. Это была ее излюбленная тема. О ней самой, о ее родителях» о брате.
— Она была дружна с братом?
— До некоторой степени. Только он тоже человек без взлетов, вроде Чудилы. Ничем, кроме медицины, не интересуется. Так что Карен больно-то с ним не откровенничала. Значит, сел я и стал слушать. Она поговорила сперва о колледже, потом об этой дурацкой йоге, которой вдруг увлеклась — знаете, когда два раза в день по полчаса предаешься созерцанию. Она только начала этим заниматься и была в полном восторге.
— Как она держала себя в этот раз?
— Волновалась, — сказал Зеннер, — выкурила целую пачку, пока сидела у меня, и руки у нее все время были в движении. На ней было кольцо, и она то снимала его с пальца, то надевала, то вертела в руках. Все время, беспрерывно.
— Она говорила вам, зачем ей понадобилось приезжать из колледжа на уик-энд?
— Я спросил ее, и она ответила.
— Зачем же?
— Затем, что ей предстоит сделать аборт. Я ей не поверил. — Он кинул на меня быстрый взгляд и отхлебнул пива. — Я больше не верил ничему, что касалось ее. Вот в чем вся беда. В тот раз я просто отключился, отключил внимание. Иначе не мог, потому что она все еще была мне небезразлична.
— Для нее это не было секретом?
— Для нее ничто не было секретом, — сказал он. — Она все моментально подмечала. Она, как кошка, руководствовалась инстинктом, и он ее никогда не обманывал. Она могла войти в комнату, обвести присутствующих взглядом и тут же узнать, кто что о ком думает. Такое у нее было чутье.
— Вы говорили с ней относительно аборта?
— Нет. Потому что я не поверил ей. Я просто пропустил это мимо ушей. Но она вернулась к этой теме часом позже. Сказала, что ей страшно, что ей хочется побыть со мной. Несколько раз повторила, что ей страшно.
— Этому вы поверили?
— Я не знал, чему верить. Нет! Нет, я ей не поверил. — Он одним глотком допил пиво и поставил кружку на стол. — Послушайте, — сказал он, — ну что, собственно, от меня требовать? Она была психопатка. Все это знали, чего уж там. Доконали ее отношения с родителями и вообще со всеми. Она просто спятила.
— Как долго вы с ней разговаривали?
— Часа полтора. Потом я сказал, что мне пора обедать и садиться за книги и что хорошо бы она ушла. Ну, она и ушла.
— Вы не знаете, куда она пошла?
— Нет. Я спросил ее, но она только засмеялась и сказала, что никогда не знает заранее, куда идет.
7
Было уже поздно, когда я расстался с Зеннером, но я все-таки позвонил в кабинет Питера Рендала. Его не оказалось на месте. Я сказал, что он мне нужен срочно, и тогда сестра посоветовала позвонить ему в лабораторию. По вторникам и четвергам он часто работает там допоздна.
Я не стал звонить. Я просто пошел туда.
Питер Рендал был единственным членом семейства Рендалов, с которым я был знаком. Мы несколько раз встречались на званых вечерах то у того, то у другого врача. Не заметить его было невозможно, во- первых, потому, что он сразу же обращал на себя внимание, и, во-вторых, потому что он любил званые вечера и не пропускал ни одного.
Питер Рендал был титанически толст. Румяное лицо его тонуло в складках жира, Это был веселый, общительный человек, и смех его был заразителен. Он курил одну сигарету за другой, пил без меры, болтал без умолку, причем очень остроумно, словом, был душой любого общества и гвоздем вечера; он мог в два счета расшевелить кого угодно. Бетти Гейл, жена главного врача Линкольнской больницы, сказала как-то: «Это же великолепный образец общительного животного'. Бетти вообще любила загибать подобные фразочки, но на этот раз она на удивление попала в точку. Питер Рендал действительно был общительным животным — компанейским, не склонным к самоанализу, непринужденным и добродушным. Благодаря остроумию и умению подойти к людям ему очень многое сходило с рук. Например, Питер мог запросто рассказать самый непристойный анекдот, он мог ухаживать за вашей женой, расплескивать вино, хамить хозяйке дома, жаловаться на жизнь — вообще делать все что угодно. Никто никогда на него не сердился,
