А вышло это следующим образом. В родную деревню Яники, стоявшую на берегу реки Тарга, явился чиновник и сказал, что деревню выселяют, потому что ниже по течению возводят плотину гидроэлектростанции. Чиновник суетился и показывал какие-то бумаги, пока к нему не вышел кто-то из старейшин и сказал:
- Пока два поколения предков лежат в земле, Праотец дозволяет общине сниматься и переезжать на новое место. На нашем кладбище лежат четыре поколения.
И даже повел чиновника к погосту, хотя тот упирался, размахивал бумагами, а потом назвал старейшину грязным словом. Чиновника в конце-концов отпустили целого, только обрезали ему брюки и легонько стегнули прутом по мягкому.
Спустя месяц, когда до сезона малого изобилия оставалось всего несколько дней, Яника проснулась перед зарей от грохота и железного воя. Все кругом трещало, рушилось и горело. Яника выскочила во двор и увидела, что через село беспощадной волной катятся диковинные машины с длиннющими елдаками во лбу, из елдаков бьет огонь, а верхом на них сидят прокопченные черти, совсем как на картинках из старой книги, которую показывала ей мать. Отовсюду доносился скрежет, высокий, страшный, и тут огромный воздушный молот будто саданул ей в висок, и она разом перестала что-то слышать.
Много позже, когда Янике вернулся слух, ей объяснили, что это были «учения» и нерадивый командир броневзвода запутался в карте. После учений от села мало что осталось, родителей не вышло положить в землю даже головешками. Яника поехала в Порт-Пилар, снимать комнату у дальней тетки.
Город встретил ее неприветливо. Днем выбивали стаккато поезда монорельсовой дороги, от них стучало в висках и шла носом кровь. Ночь укутывалась назойливым неоновым светом, от которого невозможно было заснуть. Город кружил голову и требовал деньги. Денег у Яники не было. Ей указали на двери борделя для военных, потом на ворота потогонки, где шили одежду, и сказали – выбирай.
На пятое утро в Порт-Пиларе Яника пошла к фабричным воротам.
Ее немного подержали в корридоре, сказали оттиснуть отпечаток пальца на непонятных бланках и вместе с двумя новенькими девочками отправили в цех.
Девочки хватали женские блузки-безрукавки с линии подачи и складывали их вчетверо, а Яника отматывала с большого мотка кусок прозрачного пластика, заворачивала в него блузку и лепила ярлык. Ярлыки лежали в глубокой корзинке и пока корзинка не пустела до дна идти домой было нельзя.
В первый день они начали работать утром, когда солнце едва-едва поднялось над крышами домов и закончили на следующее утро, когда солнце приближалось к зениту.
Линия подачи в цехе, куда их определили, шла верхом, моток с пластиком висел у Яники над головой, так что работать пришлось стоя, и после шестнадцати часов смены Яника не чувствовала ног.
Яника пришла домой. Сил поесть и вымыться у нее не осталось. Она легла и проспала до следующего рассвета, когда снова нужно было идти на фабрику. Яника попробовала встать и поняла, что ноги у нее отекли так, что она не может одеть свои туфли-лодочки. Она поплакала, а потом успокоилась и немного подумала. На фабрику она взяла с собой три подушки и бросила их под ноги.
Подушки не помогли и через час работы ступни снова болели так, будто их прижигали раскаленной кочергой.
Через месяц работы в упаковочном цеху Яника скопила достаточно денег, чтобы поднести подарок начальнице участка. Ее перевели в другой цех – теперь она обтачивала каймы на тех блузках, которые раньше паковала. Здесь нужно было сидеть, корзинки с ярлыками были не такими глубокими... Словом, работа была куда легче, если только не ссориться с мужчинами, которые чинили швейные машинки, и подносить подарки линейному мастеру, который только и делал, что выпивал с хозяином фабрики.
Хозяина фабрики звали Ниш. Был он худощавый и немного сгорбленный, носил очки в толстой черепаховой оправе. Редкие, зачесанные назад волосы у него почему-то всегда были мокрыми. Яника видела Ниша мельком и всего один раз до того дня как в сезон большой жары случилась история с ювелирной мастерской.
Ювелирная мастерская располагалось в одном квартале от потогонки. Была это крохотная контора, с пыльными витринами, примечательная только тем, что брала она деньги на сохранение, под хороший процент. Конечно, работал в Порт-Пиларе большой солидный банк, обустроенный людьми со звезд еще семьдесят лет назад, - но туда и зайти было страшно: тяжелые створчатые двери с медвежьей пастью на ручке, за ними мраморная лестница, наверху лестницы неподвижный охранник в униформе, и огромный зал, по которому сновали голосистые клерки.
Лавка же была своя, тихая и домашняя, с добродушным толстым кассиром в протертых нарукавниках, и давала на двадцать процентов больше, чем банк, и еще немного сверху той работнице, которая приводила подружку.
Вся потогонка несла в ювелирную мастерскую свои деньги, а потом и соседние потогонки понесли тоже.
На третий месяц как Яника стала сидеть за швейной машиной, ювелирная лавка закрылась вечером и не открылась утром.
Поначалу все думали, что хозяева уехали в Порт-Саур по делам и равнодушно смотрели как погромыхивает от проезжающих автомобилей дверная решетка и огромный амбарный замок. На третий день швея, которая работала с Яникой в одной линии, расстелила под пыльной витриной коврик и караулила хозяев весь день и всю ночь. На пятые сутки в цехах шести потогонок было пусто, а на той улице, где стояла лавка – напротив, чрезвычайно людно, да так, что никаких машин там уже не было, а был только пестрый бабий кавардак, который плакал и ругался на десять тысяч голосов.
На шестой день толпа взломала лавку и разнесла ее по кусочкам, а потом отправилась к Нишу, - ведь днем ранее многие в толпе говорили, что будет справедливо если Ниш возместит пропавшее.
Перед воротами потогонки стояла черная людская цепь, с тяжелыми сапогами, круглыми шлемами и штыками наизготовку, и еще высилась знакомая Янике машина с елдаком во лбу. Ниш вскарабкался на машину и закричал, чтобы все расходились, а завтра были на смене по расписанию.
- Кому было сказано, - закричал Ниш. – Нечего отдавать свои деньги всяким проходимцам. Я плачу вам за вашу работу, а не за вашу глупость.
Тут в Ниша запустили чем-то тухлым и он скатился с машины, сама машина вдруг зарычала и зафыркала, а цепь подняла штыки и зашевелилась.
Все бросились в рассыпную.
У Яники была подружка по имени Намши, и вечером того дня Намши зазвала ее на собрание, где должны были рассказывать, почему Ниш неправильно себя повел и что можно сделать. Проходило собрание в задней комнате лавки книжного переплетчика, светлой и просторной, со свежеоструганным полом и множеством ветхих стульев.
Когда они явились, собрание уже бурлило. Стулья стояли кругом, на стульях сидели вожаки, за спинами у них толпились женщины, с черными волосами, убранными под косынки. Все говорили, не переставая, и никто не слушал.
Среди вожаков, впрочем, выделялись двое, белоголовый и черноголовый. Одного звали Гасседак, другого Ярай. Гасседак был чуть старше и внушительней, но глаза его отсвечивали холодной мутью, у Ярая же был упрямый подбородок и сильные кисти с тонкими пальцами, так что Яника стала смотреть на Ярая, а Ярай стал поглядывать на Янику.
Гасседак и Ярай жарко спорили, но как-то выходило, что обращаются они не друг к другу, а к варцу лет сорока, тонколицему и серьезному, который сидел молча. Звали его Аттани.
От сбежавшего ювелира быстро перескочили к Нишу, а от Ниша к непонятному мертвому философу и Яника быстро потерялась в их рассуждениях о каких-то производительных силах.
- Оглянитесь вокруг, - сказал Ярай и вскочил с места. – Федерация подарила нам машины на колесах, а себе оставила летающие корабли. Федерация построила нам фабрики, где человек отдает душу конвееру и получает один цент, а себе оставила заводы, где человек жмет на кнопку и получает сотню таллеров.
Вожаки зашумели, и Гасседак поднял руку.
- На наших глазах рождается новое общество, и мы примем роды, - сказал Ярай. – Даже если роды потребуют крови. Железный закон истории...
Гасседак вскочил на ноги.
- Ярай, - выкрикнул Гасседак, - ты пролистывал там, где другие читали. Жернова истории мелют
