Бессовестный котяра терся об него всеми частями тела, урчал и вздыхал от счастья. Соскучился, видать. Он был самым среди нас благостным и довольным жизнью. Остальные ощущали явный дискомфорт: ребята не знали, как себя вести, Франческо не знал, как их успокоить, я не знала, что подать на закуску. Но импровизированное застолье в конце концов примирило всех. Водка с соком-тоником и без развязала языки, и я едва успевала переводить. Взаимные любезности сменились упреками, упреки — сочувствием, сочувствие — тостами за крепкую дружбу и тесное сотрудничество, а тосты — ожиданием. Ожиданием моего бенефиса.
Пора было признаться, что я в припадке идиотизма пополам с эгоизмом забыла про несчастную Верочку, про подозрительную ее информированность. То есть фактически забыла о том, что Вера — сообщница убийцы. Заслушавшись воплями Франческо, зачитавшись сладострастными признаниями дедушки, я не стала додумывать мысль, посетившую мою забубенную головушку почти сразу же после нашей беседы. И может, секретарша была бы жива, отлови я ее вчера и предупреди по-хорошему. Нет, на сознательность Верину рассчитывать не стоило, но глупая девчонка хотя бы поостереглась встречаться со своим Джеком-потрошителем.
Конечно, я рассказала им все, сбиваясь с русского на итальянский, шмыгая носом и нервно жуя тартинку за тартинкой. Франческо даже остановил мою пухлую ручонку, когда я потянулась за десятой или одиннадцатой, поглядел в мои полные слез глазки и мягким голосом посоветовал не нервничать так сильно. А вот Оська с Данилой не были столь снисходительны.
— Соня, ты дура! — была первая реакция Иосифа, — И как нам теперь его брать?
— Куда брать? — всхлипнула я, совершенно одурев.
— На пикник! — буркнул пылающий от возмущения Гершанок, — Если бы мы сдали в ментуру твою дуру-секретаршу еще вчера, то уже сегодня все было кончено. А девка не лежала бы в холодильнике.
— Я понимаю, Осенька, пожалуйста, не надо! — взмолилась я голосом золотой рыбки.
— Действительно, хватит! — хлопнул ладонью по столу Данила, — Надо думать, что будет, а не охать: 'если бы да кабы'. Сонечка, — с преувеличенной деликатностью обратился он ко мне, — поработай еще переводчиком, пожалуйста. Спроси у синьора, не боится ли он за свою жизнь и за жизнь отца?
— Это и я могу тебе сказать — боится, чего уж тут! — не унимался Оська, — Ты кончай антимонии разводить, спрашивай по существу! Кто такой хранитель и что он хранил такого… взрывоопасного? Пусть ответит, не то…
— И-о-сиф! — отчеканил Даня, — Заткнись! Мы обо всем узнаем по порядку, как приличные люди, а не как Леха Николаев.
Данила оказался неправ. Мы разговаривали несколько часов, добиваясь от Франческо чистосердечного признания и старательно держась в рамках. Но то ли мой ухажер не желал исповедоваться кому попало, в отличие от покойного Хряпунова, то ли действительно не знал, в чем состоит гибельная для Кавальери тайна. Из того, что он рассказал, следовало, что однажды Алессандро Кавальери, руководитель семейной фирмы, заявил без обиняков, что ему придется съездить в Россию. На расспросы папа отвечал, наоборот, весьма уклончиво, но настаивал на неизбежности поездки. Короче, уложил чемодан, взял адвоката с помощницей — якобы для деловых консультаций, нанял через знакомых переводчика и собрался отбыть в дикую северную страну. Тут сердце Франческо не выдержало, он схватил папочку за локоток и добрых полдня уговаривал: возьми да возьми его с собой, не дай Бог неприятности с КГБ или еще какая perestroyka грянет. У синьора Алессандро и взыграло ретивое. В Москве Франческо с изумлением узнал, что отец задумал выставку никому не известных авторов из нищей, с убогим профессиональным уровнем галереи. В ответ на его недоумение Кавальери-старший попросил не лезть не в свое дело, а проследить повнимательней за русским экспертом, старой жабой по имени Сонья Крапьюнови.
Я было взвилась от обиды, а потом сообразила: Алессандро меня до тех пор не видел и возраст вычислил, исходя из преклонных лет дедули моего, долгожителя. Франческо и эти безобразники хором захихикали, а потом заверили, что слухи о моем возрасте были несколько преувеличены. Итак, старая жаба оказалась молодой цыпочкой, и папа Кавальери придумал новый план: сынок должен был влюбить девицу в себя.
— Сонья! — нежно ворковал Франческо, прижав руки к груди и обжигая меня пламенным взором, — Вы мне очень понравились, с первого взгляда, я так хотел за вами ухаживать… План отца я принял с радостью, не думая, к чему он приведет и для чего нужен — у меня в голове творилось нечто невообразимое!
Словом, пылкий любовник принялся охаживать русскую крошку, в чем и преуспел. Неизвестно, чем завершилась бы история, но произошло крушение некой металлической невинности ростом с белого медведя. Ушибленный и помятый папенька, предвидя худшие сюрпризы, сознался, что ищет в жуткой стране не столько непризнанных гениев, сколько таинственного шантажиста. Оказалось, что уже десять лет фирма из последних сил оплачивает гигантский счет, предъявленный человеком, назвавшимся Хранителем. Вот так, с большой буквы 'ха'. Пару месяцев назад гнусный тип потребовал непосильной для семейного бизнеса прибавки, в неприемлемом тоне, с хамскими намеками. И протестовать было невозможно: якобы у негодяя на руках имелся документ, обнародование которого отняло бы у семейства Кавальери все — от имущества до честного имени. Понятно, терять эти приятные мелочи как-то не хотелось. Впрочем, Алессандро отказался вникать в подробности: дескать, много будешь знать — и на тебя рабочий с колхозницей упадут. Он просил сына поверить любимому отцу на слово и защищать свое кровное до своего же последнего. Франческо подумал и согласился.
Алессандро считал меня Хранителем, только ну о-очень законспирированным. Франческо строил куры, а Кавальери-старший делал вид, что умиляется резвости сынули. Идиллия длилась до тех пор, пока не пришло письмо, в котором говорилось что-то про наличие не только Хранителя, но и Мстителя. И Мститель обещал Кавальери верную погибель — в кратчайший срок и в ужасных муках. Послание оказалось прямо на столе в номере, хотя никто его не приносил — ни портье, ни горничная, ни одуревший от секса и шампанского Чингьяле. А тут мои дубоватые соратнички проявили инициативу — заявились прямо в отель и потребовали дать им отчет по всей форме — раз, и немедленно приступить к деловым переговорам — два-с. Кавальери, почувствовав неладное, отказались вести пустопорожние беседы с посредниками. Им вообще показалось, что это не столько посредники, сколько частные сыщики, а то и русские мафиози — деньгу приехали выколачивать. Последствия, как говорится, не замедлили.
К счастью, мои друзья с их благими намерениями удалились еще до того, как послушный сын своего отца приступил к характеристике их деятельности. Небось, тоже почуяли неладное. Да что там: в воздухе витал вопрос 'когда, наконец, мы лишимся вашего общества?' Вот мои обалдуи и слиняли. А может, поняли, что информации — полезной и легкоусвояемой — не дождутся. И мы с Франческо остались одни. Он закончил свою повесть, держа меня за руку, и ничего не надо было переводить, все было ясней ясного — кроме дурацкого главного вопроса насчет личности убийцы и содержания треклятой бумаженции. Чтобы объяснить поведение моего порочного предка, я прочитала Франческо избранные места из дедова дневника. Когда перевод горестной 'Песни песней' на итальянский закончился, мой Ромео покачал головой:
— Они любили друг друга, любили… Мой дед всю жизнь тосковал, так никогда себя и не простил. Бабка была женщиной властной, прижимистой, поместье было у нее в руках, она всем заправляла до самой смерти. Деда презирала, это я еще мальчишкой понял, но я дедушку очень любил. Мне с ним хорошо было, он столько видел, так здорово рассказывал… Змеев умел запускать лучше всех в округе, праздники затевал по любому поводу. Когда мой отец вырос, мать стала приучать его вести дела: фермами управлять, деньги из арендаторов выколачивать, землю прикупать, торговаться за каждый грош, делать доходы на военных поставках. А дед в старости все больше сидел в саду или в своей комнате у окна, уронив книгу на колени, и смотрел вдаль, на дорогу. Он верил, что возлюбленный вернется. Уже и деньги Антонио посылать перестали, потом Кавалла умер. А дед все ждал, ждал. Наконец, поверил, что дорогой ему человек никогда не пройдет по нашей дороге — и умер.
— Винченцо деду письма писал, умолял приехать, — всхлипнула я.
— Да, дедушка часто рассказывал, что был когда-то очень счастлив и сам свое счастье погубил, — шепнул Франческо и привлек меня к себе, а я обняла его изо всех сил.
Чума на оба наших дома! Какие же они дураки! Но я своего счастья не отдам, вцеплюсь в суженого когтями и зубами, я женщина современная!
