три недели, и ещё угрожает!
– Братаны, идите сюда.
Лейтенант сидел у вертолёта. Руки, как в муфту, спрятал в рукава бушлата, воротник поднял, а фуражку надвинул на глаза. Гринченко и Устюжаниновы подкрались к нему незаметно, благо обуты были в валенки. На затылке лейтенанта Изотова околышек фуражки забрал вверх волосы, белая полоска кожи полукругом проглядывала между темно-русыми прядями. От затылка здорово несло одеколоном. Затаив дыхание, Гринченко завёл над головой офицера брезентовый мешок, наполовину свёрнутый трубочкой. Изотов почувствовал что-то, вздрогнул. В то же мгновение мешок оказался на его голове. Братаны придавили лейтенанту ноги и руки. Тот задёргался, закричал. Сенька-Братан сунул ему в рот перчатку, слетевшую с холёной лейтенантской ручки, был укушен за палец, за что молча двинул офицеру по морде. На талии Изотова мешок завязали, сделали петлю и подвесили к стойке шасси. Во время возни Гринченко и Устюжаниновы не промолвили ни слова, пусть по сопению лейтенант догадается, кто с ним это проделал.
Вернувшись к ящикам, Гринченко пошутил:
– Метнут его на душманов – всю банду говном забрызгает! – и предупредил подтянувшихся к ним десантников: – Никто ничего не видел. Сам он туда повесился: в бой слишком хочет.
Но на душе было тревожно. За издевательство над офицером – трибунал без разговоров. Как бы офицеры между собой не цапались, а своих солдатам в обиду не дают. Поэтому, когда приехали машины, виновники погрузились в первой партии, и никто не возражал.
Следствие началось на следующий день. Солдат вызывали по одному в кабинет начальника особого отдела. Начали с Гринченко. Не впервой, страха не испытывал. Теперь будет отбиваться до последнего, хватит, научен. Не трудно было догадаться, что подозревают именно его. Отвечал упрямо: не видел, не знаю... Чужие вещмешки не интересуют, а лейтенант Изотов – и подавно. Пусть особист пороет землю, поищет доказательства. Если не найдется стукач, а таких в группе вроде бы нет, пришить дело не получится. А с другой стороны, заведут какого-нибудь «молодого», посадят под лучи настольной лампы, которые просвечивают чуть ли не насквозь, что кажется, будто на стене за спиной не тень твоя, а сокровенные мысли отпечатались, и следователь их читает, – и не выдержит салабон, расколется, потому что свои страшнее врагов, а рядом нет «деда», который пинком под зад вышибет страх. И не узнаешь, кто заложил...
Гринченко сел на скамейку у входа в казарму. Как раз между раздвинутых ног оказалась вырезанная ножом на доске надпись «Рашид». Зинатуллов теперь далеко, не поможет. Сломав две спички, прикурил от третьей. В бою никогда так не боялся...
Рядом сел капитан Васильев.
– Дай-ка огоньку.
Отдал коробок, чтобы не опозориться со сломанными спичками.
– За что вы его?
– Кого?
Капитан посмотрел насмешливо: чего дурака включаешь?!
– Я – не следователь, мне можно ничего не говорить, но лучше не врать. Всё равно ведь узнаю...
Гринченко рассказал.
– Шакал! – процедил сквозь зубы капитан Васильев. – Правильно сделали.
Дальше курили молча. Гринченко внимательно изучал изрезанные ножами доски скамейки, иногда вспоминал автора, иногда – нет, видать, служил до него.
Докурив, капитан сказал:
– Пойду поговорю с командиром группы. Думаю, замнём это дело... Но старшиной тебе не бывать.
– Перебьюсь как-нибудь.
– А жаль! – сказал Васильев и пошёл в штаб.
6
Толик Шиша раньше не показывал Сергею, где живет. Возвращаясь с дела, выходил из машины в разных местах, так что трудно было догадаться, где его дом. На обратном пути из Жданова Шиша попросил Спирю:
– На перекрестке – налево, закинешь меня.
Когда машина остановилась на тихой улочке, застроенной частными домами, напротив проулка с грунтовой дорогой между разномастным деревянным заборами, Сергей вышел, выпуская Толика, сидевшего на этот раз посередине.
– Заскочи на днях в гости, – негромко сказал Шиша. – Вон, в проулке, дом с зеленой крышей, а за ним флигель – там живу.
– Зайду.
То, что Толик назвал флигелем, скорее было оборудованным под жилье сараем. Небольшие сени с запахом квашеной капусты, кухня с жаром печки и ползунками и пеленками на веревках, маленькая комнатенка с двухспальной и детской кроватями, тумбочкой с цветным телевизором и четырьмя стульями. Одежда висела на гвоздях, вбитых в стены, и валялась на стульях. На полу, застеленном дорожкой, возился годовалый карапуз. Все в этом жилище, исключая телевизор, было дешевым и старым. Вроде бы не жлоб Толик – куда же деньги девает? Пьет редко, бабами не интересуется. Остаются наркотики или карты.
Шиша выключил телевизор, предложил:
– Давай на кухне посидим: люблю тепло.
Одет он был в вылинявшие спортивные штаны с дырками на коленях и белую майку, а талию обхватывал широкий штангистский пояс. Такое впечатление, что Толик отдыхает перед очередной попыткой рвануть вес, вот только штанги не видно.
– Моя на работе, приходится с малым сидеть, – сказал он, наливая в темно-зеленую металлическую кружку дегтярного цвета чифирь из кастрюльки, стоявшей на припечке. – Плеснуть тебе?
– Не нахожу в нем никакого кайфа.
Шиша сел у печки на низенькую самодельную скамеечку, предложил Сергею другую.
– А я привык на зоне. Долго не попью, мотор начинает сдавать, кволым цыпленком себя чувствую... Да, Ванюха?
Ваня посмотрел с пола на отца, мугыкнул широким ртом и пополз вслед за луноходом, преодолевшим складку на дорожке.
– Как у меня пацан? – гордо произнес Толик, с улыбкой наблюдая за сыном.
– Ничего.
– Растет, бандит. Скоро отца бить будет. – Толик снял с припечка сушившуюся там пачку «Примы», закурил, запивая затяжки чифирем. Кружку держал двум руками, словно заодно ладони грел.
– Бедненько живу?
– Я удивился даже!
– Летом план взял, дом строю. Ерунда осталась – на месяц работы, тогда и куплю все новое. А это барахло на зарплату притоварил. Когда откинулся, женился сразу, «заочницу» взял – по переписке познакомился. Баба не видная, но характер хороший. Сняли этот угол, забрюхатела она, ну и начали обрастать барахлом. Я сварщиком в депо работал, монета была. Правда, недолго. Поработал зиму на морозе да на ветру – и прихватил радикулит и нога перестала слушаться. Она у меня еще с зоны побаливала: застудил в карцерах. Ну и пошел по больницам. Восемь месяцев мозги компостировали, потом группу дали, потом отобрали. Плюнул я на них – на кой мне эти копейки? Потыкался туда-сюда, на хорошую работу не
