Отсмеявшись, я одним мощным рывком поднимаюсь на ноги. Ноги мои налиты всё той же могучей силой, и я знаю, что сейчас могу танцевать, сражаться, бежать наперегонки с самыми быстрыми скакунами Светлого Господина. Бежать от рассвета до заката. Бежать и обгонять их.
— Хвала Вам, Великие! — громко произношу я. — Не напрасно взывал я к Вам в час отчаяния, и ныне вера моя крепка, как никогда. И тебя благодарю я, Лаурик Искусный, Уста Четырех, Мудрый Западного Предела! Кем бы ты ни был ныне, где бы ни находился. Благодарю за этот дар, пусть дан он без ведома твоего и желания. Благодарю и клянусь Теми, Кто не оставил меня: я расплачусь за этот дар сполна!..
Голова. Правитель
С утра поиски на поле боя возобновились, и к вечеру я мог оценить все масштабы потерь. В бою пали триста восемнадцать воинов, еще сто сорок надолго выбыли из строя, причем добрая треть их вряд ли когда-нибудь еще сможет взять в руки оружие. Илбрек потерял убитыми тридцать четыре человека, еще столько же были ранены, но тяжелых или безнадежных среди них не было.
Да, горечь утраты была велика, но у правителя Трена Мак-Нейла не было времени на скорбь. Нужно было распорядиться о погребении и тризне, разместить войско северян и позаботиться о его пропитании, пересчитать людей и разослать гонцов во все селения с приказом всем мужчинам, способным держать оружие, спешно двигаться к Темре, благо теперь этого самого оружия у нас было предостаточно. Еще необходимо было позаботиться об усилении рубежной охраны и сменных конях на заставах. Конечно, Лаурик обещал своевременно предупредить нас о приближении войск Ард-Ри, но мало ли что может случиться… В оставшееся время мы с Илбреком и избранными воинами объезжали окрестности, выбирая место для главного сражения.
Да, хотя меня по-прежнему страшил гнев Четырех, сурово каравших клятвопреступников, я вступил в войну. Лоннансклех и Дайре Мак-Дегайд оказались правы: в такие времена третьей стороны нет и быть не может. Впрочем, у меня имелись еще две причины поступить именно так. Перед отъездом Лаурика и Фрэнка я имел еще один долгий разговор с Мудрым, в конце которого он приказал собрать всё население Темры и торжественно объявил: властью, данной ему Четырьмя, он освобождает меня от исполнения клятвы, поскольку первым нарушил ее Ард-Ри, и главное сейчас — защита Предела. Не скрою, почти все мои воины встретили этот поступок с небывалым облегчением, и над крепостью долго гремели восхваления Всеблагим и Их Устам. Впрочем, вторая причина была для меня куда более весомой.
Я уговаривал его не вступать в этот бой. Я убеждал, что нет урона для его чести, если он останется в крепости. Я напоминал, что хотя годы и обошлись с ним благосклонно, он уже давно не мальчик. Я твердил, что в случае моей смерти у народа останется законный правитель, который соберет новую рать и отомстит за меня. Я говорил, говорил, говорил, а он лишь слушал не перебивая, не возразив ни единым словом. Когда я наконец замолчал, он улыбнулся, разгладил усы и произнес: «Нет большей награды для отца, чем воспитать достойного сына. И если мне суждено погибнуть, то я предпочел бы встретить смерть, стоя с тобой плечом к плечу». Я не имел права запретить ему. А если бы и имел, то вряд ли воспользовался бы им.
Мы действительно долгое время бились плечом к плечу, и один вид Кернана Калада, отринувшего годы и разящего врагов как молния, вливал в наших воинов новые силы. А потом водоворот битвы разбросал нас в разные стороны, и встретиться снова нам довелось лишь на следующий день.
Я нашел его сам. Покрытый десятком глубоких ран, так и не разжав пальцев на рукояти иззубренного сломанного меча, он лежал под тушей мертвого коня, всем своим весом раздавившего ему грудь. И на губах старого Кернана Калада, умершего именно так, как он мечтал — в бою, лицом к лицу с врагом, — навеки застыла улыбка. Прощай, отец! Ты уже далеко, на золотых Островах Вечной Юности, тебе больше не о чем беспокоиться. А твоему сыну надо учиться жить без тебя и ненавидеть. И если первое очень тяжело, но всё же возможно, то со вторым — прости, отец! — выходило не слишком хорошо. Несмотря на священный долг кровной мести, я не испытывал ненависти. Ни к эоратцам, забравшим жизнь Кернана Калада, ни к Ард-Ри Мак-Сильвесту, развязавшему эту бессмысленную войну, ни к неведомому мне врагу — бывшему Мудрому Северного Предела по имени Серебряная Маска, направлявшему руку Луатлава. Могучий Трен Мак-Нейл, великий воитель, жнец битвы, делатель вдов — я впервые думал о близкой войне — величайшей войне Предела, если верить Лаурику, — и не испытывал ничего, кроме усталости и апатии. Нет, я делал всё, что от меня ждали, я готов был вести моих бойцов вперед, сражаться и убивать, но когда я стоял на поле боя над телом отца, что-то внутри меня дало трещину. И из трещины этой, как из кувшина, медленно, по капле, утекало нечто очень важное. Я страшился себя, такого, каким становился, потому что это слишком напоминало Фрэнка… нет, Алого Меча. В последнее время я всё чаще ловил себя на мысли, что внутри пришельца из Северного Предела скрываются как бы двое: мой друг и телохранитель Фрэнк и холодный, безжалостный убийца Дарэг Клив. Который не испытывает ни сожалений, ни радости от дела рук своих, с одинаковым равнодушием и мастерством, унаследованными от многих предшествующих поколений, врубается топором в березовый ствол и человеческую грудь. А еще я почему-то думал о том, похожи ли на Фрэнка все прочие жители его Родины? «Выбрал Предел Северный битву…» — так, кажется, говорилось в легендах? И тот ли это был выбор, от которого впоследствии можно было бы отказаться?..
Когда отгремела тризна по павшим, когда упокоились они — все: и враги, и друзья, как бы ни возражал Мак-Аррайд, — под одним высоким курганом, и Темру-на-Форайре накрыла ночь, я лежал в своих покоях, тупо уставившись в потолочную балку. Битва и последовавшие за ней три дня измотали меня до предела, но сон почему-то обходил стороной правителя Трена. Не помогало даже хмельное. Всё тело ломило, в ушах стоял какой-то гул, воздух в комнате казался душным, влажным и тяжелым, как болотный туман. И вот когда я уже совсем было решил одеться и выйти из дома на улицу, полог откинулся и в комнату шагнула Майра.
— Ты не спишь, господин мой Трен?
— Как видишь.
Не спрашивая разрешения, девушка выскользнула из платья и забралась ко мне под шкуры.
— У меня нет ни сил, ни желания для любви, красавица.
— Я знаю, — тихо произнесла она. — И, наверное, пришла сегодня к тебе именно поэтому. Ляг на живот.
Когда я подчинился, Майра принялась разминать мои напряженные мышцы. Ломота бежала прочь от прикосновений ее сильных, но чутких пальцев, по всему телу растекалось живительное тепло. Я не смог сдержать блаженного вздоха и затылком почувствовал, что девушка услышала его и улыбнулась.
Закончив, Майра поднялась, чтобы уйти, но я поймал ее за руку.
— Останься.
И неизвестно почему добавил:
— Пожалуйста…
Мы лежали, обнявшись. Голова девушки покоилась у меня на груди, я перебирал ее густые, мягкие волосы и рассказывал. О своем детстве, о волкодаве, подаренном мне отцом, о своей первой охоте, о первом посещении дома Мудрого, о Фрэнке и своих страхах.
— Он хороший человек, — прошептала Майра. — Просто другой. И ты совсем не похож на него. Всё ваше сходство в том, что вы оба — великие воители, оба способны обжечь, как лед и огонь. Но огонь, горящий в тебе, может не только жечь, но и согревать своим теплом, а он… ему намного тяжелее, чем тебе.
— Тяжелее? Ох, женщина, ты и сказала! Я не помню, когда последний раз делал что-то просто потому, что мне этого захотелось. У меня нет свободной минуты, голова пухнет от забот, я ответственен за сотни людей, я — правитель на пороге войны, наконец, я только что потерял отца…
— Вот видишь, — прервала меня она, — ты сам только что сказал. У тебя нет времени на тоску и отчаяние, дурные мысли и даже скорбь. Ты постоянно в делах, тебя окружает столько людей, которые ждут от тебя помощи и поддержки, верят в тебя… любят тебя. А он всё время один, всё время чувствует себя изгоем, в котором все видят лишь непобедимого воителя, Алого Меча, гибкого и прочного, как его железная рубашка. Нужного лишь для того, чтобы убивать тех, на кого ему укажут. Ты говоришь, что потерял отца.
