твой воин, а значит, тебе принадлежит большая часть славы его!
Фрэнк снял с плеча мешок и молча протянул его мне. Я уже знал, что лежит в нем, я не хотел открывать его, но мне просто не оставили выбора. И я рванул за стягивающий горловину мешка шнурок так, что он лопнул и вытряхнул на землю плащ из шкуры гигантского оленя, увенчанный раскидистыми рогами, и отсеченную голову мужчины, завернутую в него. Тотчас же какой-то воин из моей дружины подхватил ее, насадил на свое копье и поднял высоко вверх, как знамя.
«Плащ! Рога! Увенчанный! Правитель изгоев!» — пронеслось по рядам.
— Велика была сила тех, кто лишен Благодати, — торжественно провозгласил Лаурик. — Много было их, гордых и сильных мужей, искусных в обращении с копьем и мечом, топором и пращей. Где они ныне? Где их вождь, что одним именем своим наводил ужас на храбрейших, одним видом своим лишал силы могучих? Нетрудно сказать! Один, вооруженный клинком и благословением Пославших его, пришел в лагерь, затерянный среди темных лесов и бездонных болот, неустрашимый воитель Дарэг Клив. Вот он, стоит перед вами ныне — герой, чье имя переживет века, воитель, несравненный в былом и грядущем. Тот, о ком и тысячи лет спустя будут петь сладкоголосые барды!
Мудрый говорил и говорил. Сначала про спасенную Этайн, вырванную из лап Увенчанного, исцеленную Силой, что лишь часть от Истинной Силы, но потерявшую память, потом, кажется, про грядущее сражение: через пять-шесть ночей рати Ард-Ри должны пересечь границу моих владений; поддержка и защита Всеблагих обеспечены всем, кто выйдет на бой с Сильвестом, поправшим законы людские и божественные — я не вслушивался. Я смотрел в глаза великого героя. Наполненные болью глаза Фрэнка, в котором сейчас не было ничего от легенды. Смотрел, хотя больше всего на свете хотел бы отвести взгляд. Смотрел, потому что только так сейчас мог хоть чуть-чуть облегчить ту ношу, которая пригибала его к земле. И еще потому, что в ушах моих торжествующие, чеканные фразы Лаурика без труда вытеснил тихий голос моей Майры.
«…что ему терять, кроме жизни? Какую память после себя он оставит — имена сраженных им соперников?..»
За холмами умирал день, забрызгав всё вокруг кровавым багрянцем. Белоснежные одежды Лаурика всё отчетливее отливали алыми сполохами, и в мозгу моем подбитой птицей билось: «А ведь он всех нас готовит к бойне! И победителей в ней не будет…» Кругом гремели здравицы и боевые кличи, исполненные ярости и негодования на святотатцев и преступников, а мы двое по-прежнему стояли на расстоянии вытянутой руки, прикипев друг к другу взглядами.
И становился теплее лед. И остывал огонь.
Взлетали к небу мечи и копья, желавшие сейчас лишь одного — скорее погрузиться в плоть врага. Взлетали и тоже окрашивались закатом, словно кто-то обещал воинам: «Надейтесь, ждите, и вам воздастся». Но давали ли это обещание Те, к Кому сейчас были обращены сотни и тысячи сердец?
«Я прав?» — молча спрашивал я у Фрэнка.
«Ты прав», — молча отвечал мне он.
«Ты знаешь, что делать дальше?»
«Нет…»
Герб. Воин
Спросите у любого почтенного, убеленного сединами старца, что превыше всего ценится в мужчине Западного Предела? Скорее всего он окинет вас испытывающим взглядом и скажет, что не только в нашем, благословенном Четырьмя Пределе, но и в любом другом, мужчину отличают воинское искусство и готовность встать на защиту того, кто в этой защите нуждается. А для мужчины Предела Мудрости сразу же после искусства воинского стоит от века искусство хвастаться. Подождите, не спешите уходить! Помолчав, старец степенно огладит свою белоснежную бороду и вполголоса добавит: лишь одним не след похваляться тебе, будь ты хоть Ард-Ри, хоть нищий — собственной удачей, а лучше всего и вовсе не говорить о ней вслух. Удача — прямое следствие того, что Всеблагие — да не оставят Они нас до нашего смертного часа! — благоволят человеку. И глупец, который, не понимая всей ценности врученного ему дара, звонит о нем своим пустым языком при всяком удобном случае, рискует однажды проснуться и понять: удача покинула его навсегда. Утекла, просочилась тонкой струйкой дыма между пальцев. И как не дано человеку поймать дым, так не дано ему вернуть то, что он однажды утратил.
Я слышал об этом не раз. И всё же, и всё же…
Я не стану сейчас описывать всю свою жизнь, потому что это долго и не слишком интересно. Не стану напоминать о поединке с Сиге Мак-Аррайдом и о том, что случилось после него, хотя только чудом сохранил жизнь в первом случае и едва не стал изгнанником во втором. Ни слова не скажу о своем путешествии в лесной край и поединке с Мог Луйном, что я бессчетное количество раз мог сгинуть в дороге, а со Слугой Копья мне было не справиться ни тогда, ни потом. Промолчу о жутких пытках, которых подвергли меня из-за предательства Ниам, об Ингене и ночи безумия, в которую почти все лесные братья были перебиты одним-единственным человеком, о самозванце под ликом Лаурика и украденной у него силе. Всеблагие свидетели — я бесконечно далек от мысли похваляться, но всё же скажу: будь на моем месте любой другой человек, он умер бы уже дюжину раз. Если вы можете поспорить со мной — спорьте.
Исцеленный, напоенный неведомой силой до кончиков волос, с лучшим оружием и пищей, которые только нашлись в лагере, я вышел за никем не охраняемые ворота и ступил на лесную тропу. Спросите меня, помнил ли я тайные тропы, которыми Мог Луйн привел меня сюда, и я отвечу вам: не трудно сказать.
Нет.
Нет, нет и нет!
И случилось это вовсе не потому, что я, Бранн Мак-Сильвест, урожденный Бранн Мак-Менд, родился и вырос в Ардкерре, крепости правителей Предела, среди холмов и полей, а в лесной край наведывался лишь поохотиться, да изредка, с отцом, — навестить Мудрого Лаурика. И не потому, что по дороге в лагерь Увенчанного думал о чем угодно, но только не о том, за какой куст орешника мы свернули, или сколько замшелых камней лежало в русле пересохшей невесть когда реки, по которому мы шли. Хотя — что уж скрывать — и то, и другое правда. Просто для того, чтобы с первого раза запомнить этот путь, недостаточно родиться и вырасти в лесу, недостаточно иметь самые зоркие в Пределе глаза и самую цепкую память.
Для этого нужно быть членом лесного братства или Мудрым.
И всё же я не медлил ни минуты, прежде чем зеленый шатер заповедной дубравы вновь сомкнулся над моей головой. Я не вспоминал о том, что лесной край велик настолько, что можно бродить в нем год и не наступить дважды на одно и то же место. Не задумывался о том, сколько людей сгинули навсегда в бездонных седых болотах, попали в желудки к волкам, медведям и рысям, были раздавлены внезапно упавшим деревом, случайно сломав ногу, медленно умирали от голода. Не размышлял о том, что хотя большинство воинов Увенчанного нашли смерть вместе со своим господином, в лесу могут оставаться сторожевые отряды наподобие того, что остановил меня так недавно и так давно. Я просто шел вперед, вручив свою жизнь Четырем и надеясь на удачу. На удачу, которая ни разу меня не подводила. Которая не подвела и на этот раз.
Я шел, не особенно глядя по сторонам и не прислушиваясь больше обычного. И неожиданно прыгнул головой вперед, как пловец с обрыва в глубокую реку, попутно больно ободрав руку о ветку рябины. За целых два удара сердца до того, как посланное сильной, тренированной рукой копье прибило бы меня к ее стволу.
Схватка была быстрой и жестокой: и им, и мне — всем нам было наплевать на собственную жизнь. Но даже мастерство и сила двух Лишенных Благодати оказались бессильны против волшебной мощи, бурлившей в моих венах. И когда первый из нападавших рухнул с разрубленной головой, пропитывая кровью седой болотный мох, когда я выбил у второго меч и, отбросив собственный, прыгнул на него с голыми руками, когда надавил на его грудь коленом и занес для удара кинжал, мне вновь повезло. Не убирая лезвия от горла поверженного врага, я поставил перед ним выбор: жизнь или долгая, мучительная
