смерть. Заглянув в мои глаза, свирепый воин, проклятый изгой, не боящийся никого и ничего, тут же сделал свой выбор.
И вновь, как когда-то с Мог Луйном, мы мчались сквозь лес, но на этот раз обратившись лицом к восходу. Мой пленник держал слово: вел меня самой короткой дорогой, без жалоб и просьб сбавить скорость. Он ел тогда, когда я протягивал ему пищу, отдыхал тогда, когда я останавливался, и хотя он был вооружен, я без страха ложился спать у ночного костра. Слухи оказались правдивыми: поклявшись Судьбой, Лишенный Благодати скорее бросился бы на собственный меч, чем изменил клятве.
Четыре ночи пролетели как один день, и мы вышли к небольшому, не более чем на два десятка домов, селению. Тут жили охотники, лесорубы и бортники, нередко торговавшие с воинами Увенчанного тем, что те не могли добыть самостоятельно. Но главное — тут были лошади.
Мой проводник честно выполнил наш уговор. Я подтвердил, что его долг уплачен сполна и повернулся к нему спиной. И даже успел сделать целых четыре шага, прежде чем он бросился на меня, занося оружие для удара. Как и четыре ночи назад, он сделал свой выбор, и я принял его, без гнева и сожаления. Я просто крутанулся на пятке, выбрасывая вперед руку, и длинное лезвие вышло у воина из спины. А потом я одним резким движением высвободил меч из разом обмякшего тела умирающего и зашагал к воротам поселка. И ни разу не обернулся.
За частокол меня, как ни странно, пустили. Правда, дошел я только до главной площади. Все взрослые мужчины, бывшие в тот момент в поселке — порядка трех десятков хмурых лесовиков, — заключили меня в сверкающее кольцо копейных наконечников.
— Я — Бранн Мак-Сильвест, воин и родственник Ард-Ри Коранна Луатлава! — громко провозгласил я. — Мне нужен самый быстрый и выносливый конь, который у вас есть.
— Конь — это дорогое удовольствие, Бранн Мак-Сильвест, — хмыкнул какой-то коренастый бородач, показав наполовину сколотый передний зуб. — И очень дорогое в здешних лесах. Чем ты можешь заплатить за него?
— Если Всеблагим будет угодно и я доберусь до моего господина, то клянусь Их именем: вы получите десять коней или их стоимость золотом и товарами!
— Если доберешься. Но ведь можешь и не добраться, и тогда мы напрасно потеряем коня… А что будет, если мы не дадим тебе то, что ты просишь?
При этих словах кольцо копий вокруг меня ощутимо сузилось. Я поднял опущенный было меч и обнажил левой рукой кинжал.
— Тогда я попробую взять это сам!
— Ты один, — хмыкнул Сколотый Зуб, непроизвольно делая шаг назад.
— Верно. И мне нечего терять.
Через полчаса я уже несся по указанной бородачом дороге. Подо мной был злобный каурый трехлетка — самый лучший в селении конь, о седло бился мешок с только что испеченными лепешками, большой деревянной флягой пива и копченым окороком. И еще две ночи сумасшедшей гонки, смазанная картинка лесов и полей, холмов и оврагов, ветер, выдавливающий из глаз слезы и бессильно завывающий за спиной, отчаявшись нас догнать. Мы неслись вперед, два сердца стучали в унисон, и Четыре мне свидетели: если бы я мог отдать каурому собственные ноги, чтобы только ускорить его бег и увеличить его силы — я сделал бы это, не раздумывая.
На третье утро конь рухнул на всем скаку, едва не раздавив меня. Но мне в очередной раз повезло: я вовремя выпустил из рук повод и отделался лишь ушибом. Сняв с загнанного скакуна мешок, в котором почти не убавилось еды, я пристроил его на плече и побежал. Вперед, только вперед.
Когда закатное солнце заскреблось о макушки елей, я услышал далекий топот и нестройный гул.
Еще через несколько часов я стоял перед господином моим, Коранном Мак-Сильвестом.
Мы сидели в походном шатре. Вдвоем, друг напротив друга. Пили обжигающе безвкусное пиво, передавая друг другу мех, как старые товарищи, прошедшие вместе не одну битву и выпившие на пиру не одну чашу. Странно, но, несмотря на то, что я долгое время жил с ним бок о бок, я только сейчас стал понимать его, чувствовать по-настоящему. Друг отца; великий воитель; потомок славнейшего в Пределе рода; Ард-Ри, осененный высшей властью; всесильный судья; старший родственник — словно маски спадали с его лица одна за другой, как падают с дерева осенью листья: сначала робко, нерешительно, точно стыдясь чего-то, потом всё гуще, чаще, будто наверстывая упущенное. Стремительно обнажая ветви. А что с ними, ветвями, будет потом — вновь зазеленеют по весне, или высохнут, почернеют, упадут?..
Передо мной в ту ночь сидел просто мужчина. Поседевший, бесконечно уставший, измотанный, опустошенный. Потерявший слишком многое и ничего не получивший взамен. Хватающийся за войну из последних сил, просто во имя того, что она без остатка поглощает время и силы. Не дает расслабиться. Замереть. Погрузиться в стоячее болото тоски и отчаяния и кануть в нем навсегда.
Очень хотелось сказать ему что-то обнадеживающее, утешить и ободрить. Но нет. Я, Бранн Мак- Сильвест, воин и родственник Ард-Ри, сын его побратима, стремился к господину своему, чтобы сообщить ему совсем нерадостные известия.
Он слушал молча. За всё время, пока я сбивчиво и бессвязно, перескакивая с одного на другое, забегая вперед и возвращаясь обратно, рассказывал всё, что произошло с момента нашего расставания, он не произнес ни слова.
Когда же я наконец закончил и надолго припал пересохшими губами к меху, он впервые нарушил молчание:
— И ты хочешь, чтобы я поверил во всё это?
Голос без каких-либо эмоций, словно принадлежащий мертвецу, на корню пресек мое желание возмутиться и начать клясться, что всё до последнего слова, сказанное мною сегодня, — правда, только правда и ничего, кроме правды. Он был проницательный человек, Коранн Мак-Сильвест, Ард-Ри Предела Мудрости. Он мог отличить правду от лжи и ложь от хмельного видения. Вопрос, невольно сорвавшийся с его губ, был безмолвным криком отчаяния.
— Нет, — также тихо ответил я. — Видят Всеблагие, больше всего сейчас я хочу, чтобы ты сказал, что всё это — пьяный бред или страшный сон.
— Сон, который снится одновременно многим? — грустно усмехнулся он. Я придвинулся поближе, взял его за руку.
— Выслушай меня, Луатлав. Раньше, когда душа моя была в смятении, когда требовался совет или поддержка, я шел к отцу или брату, зная, что обязательно найду их. Теперь оба они мертвы, и мне не к кому обратиться. И у тебя, мой родич и господин, тоже не осталось никого. Мы похожи в этом… и не только в этом. Я чувствую — нет! — знаю: только вдвоем сейчас сможем мы разобраться во всём происходящем. Или хотя бы попытаться разобраться. Только вдвоем.
Сильные пальцы до боли сдавили мое запястье, оставляя на коже синие отпечатки. Горящий взгляд встретился с моим взглядом. Встретился, схлестнулся, переплелся хитрым, запутанным узлом. А потом пальцы Ард-Ри разжались. Я машинально потер руку, еще хранящую память об их хватке.
— О Всеблагие! Что же я за правитель, если юноша, сын моего друга, видит то, чего не вижу я, говорит вслух то, о чем я боюсь помыслить?! Первым предлагает мне помощь…
— Есть четыре типа людей, — неожиданно всплыли в моей памяти слова отца. — Дай другому совет, и ты тут же увидишь, кто перед тобой. Дурак вовсе не станет тебя слушать. Трус поступит так, как ты скажешь. Гордец выслушает и сделает по-своему независимо от того, что услышит. Как поступит мудрец?
— Нетрудно сказать: он выслушает и поступит так, как должно, — ответил Ард-Ри. — Ты прав, Бранн, достойный сын мудрого Гуайре Менда. Я долго слушал тебя, послушай же теперь ты меня. Не в добрый час увидел я впервые Этайн Певунью, дочь Ард-Ри Меновига, моего родного дяди…
Не в добрый час увидел я впервые Этайн Певунью, дочь Ард-Ри Меновига, моего родного дяди. Увидел и полюбил раз и навсегда. Забыл об узах родства, связывавших нас, о том, что оба мы — две ветви, растущие из ствола одного древа. Многие говорили об этом, но разве мог я тогда услышать их? Ведь мне было тогда еще меньше лет, чем тебе сейчас. Да и испытаний, закаливших тебя, на мою долю не выпало, хотя я и жаждал их всей душой. О да, я мечтал о подвигах и славе, о хмельном, кровавом угаре битвы и отсеченных головах могучих врагов, бьющихся о борта моей колесницы. Клянусь Всеблагими, оглядываясь назад, я вижу глупого, дерзкого жеребенка, скачущего по степям, встающего на дыбы и громким ржанием
