О том, что сильнее нас

Потом Ленка немного погрустнела. Взяла с меня обещание быть помягче с Мишей, так как он бедный, несчастный, никто его не любит, ничего он не умеет, ничего у него не получается и он может всего этого не пережить. Надо бы, мол, помягче ему объяснить, что никто не виноват в том, что он под такой паровоз угодил. Я сдуру пообещал. Вот что за сволочь проектировала человеческую психику? Даже в этот момент — Ленка так и не сказала, что спуталась с редкостным подонком, патологически лживым, параноидально трусливым, пакостливым и предельно подлым. Или хотя бы — что у неё мать человек лживый и подлый. Хоть намёком. Не смогла она этого сделать. Слишком добрая она. Если бы просто промолчала – думаю, к дальнейшему я в какой-то мере, возможно, и оказался бы готов. Будь хоть намёк — всё бы точно совсем по-другому провернулось. Но вот зачем было убеждать меня в обратном? Я же и так тормоз, задним умом только крепок… А когда дошёл до полного износа и держался только на той химии, действие которой уже заканчивалось, — ждать от меня повышенной проницательности и догадливости было уже совершенно нельзя.

Ещё через полчаса позвонил Миша. Прося позвать Ленку к телефону — умудрился последовательно назваться восемью именами, три из которых женских, и обозначить одиннадцать причин, кто он такой и зачем звонит. Невзирая на то, что я раз пять перебивал его, говоря, что прекрасно знаю, кто он есть, благо Ленка по моим недоумённым вопросам сразу прояснила. Наконец — Ленка дала мне отмашку, что сама поговорит, сказала ему пару приличествующих случаю фраз и отдала трубку обратно мне. Он визжал бабским голосом — отпустите, мол, её на полчаса, я сегодня фортепиано покупаю, а она, как музыкант, обещала проверить! А у неё, мол, ключ от квартиры остался! Словом — тьфу. Дерьма кусок.

Нет, ну нет бы мне хоть сейчас подумать было, какие такие особые причины были нужны на то, чтобы Ленка с подобной мразью спутаться могла? Ведь я же прекрасно знал весь её круг общения. Она же никогда прежде не вводила в свой круг людей патологически лживых и истеричных, не говоря о том, чтобы жить с кем-то подобным. Да, она сама часто чего-то недоговаривала. Плохо это по любому, но оправдание у неё на то было — это никогда не делалось из хитрости, только из соображений не навредить кому-то. И к другим всегда была требовательна. Пару раз у неё появлялись подозрения в мой адрес, что я что-то скрываю, — и я физически ощущал, что, если немедленно не внесу полную ясность, тут же развернётся и уйдёт. И друзей-подруг нескольких она при мне отдаляла, ловя на вранье. А тут…

Ещё через двадцать минут — Ленка прилегла отдохнуть. Что понятно. Такой день для беременной женщины — перегруз сумасшедший. Не говоря о том странном обмороке, который сам по себе пожирает несусветное количество сил. Когда два часа подряд все мышцы организма напряжены, как в последнюю секунду перед стартом на стометровке, — организм выжигает все резервы в ноль. Перед сном Ленка попросила об одной вещи. По её словам — очень важной. Она не сказала, в чём дело, пообещала объяснить ровно через месяц. А на этот месяц — я её должен увезти, причём завтра же, и не туда, куда мы по моему плану собирались, а куда угодно, где в радиусе десяти километров не нашлось бы ни единого человека. Если я смогу это устроить — всё будет хорошо. Теперь-то уже понятно, что речь опять шла о наркотиках. Что не верила она, что та встряска, которая получилась, сняла её с этого дела окончательно. Хотела дополнительно подстраховаться. Я пообещал, дождался, пока она заснёт, и пошёл звонить. Договариваться о том, куда мы едем, и добывать то, что нам с собой надо.

А ещё через полчаса приехала Ленкина матушка. Убедившись в глазок, что это именно она, я ей открыл. А следом — ворвались спрятанные за углом лестницы бандюки. Возможно, я и смог бы отбиться, хоть и на ногах уже не стоял. Но для этого — надо было убивать. Убивать на глазах только что поднятой из мёртвых Ленки, причём убивать её собственную мать, а заодно и её недавнего любовника, которого она искренне считала бедным и несчастным неудачником. В принципе оно было возможно, когда я открывал дверь, — аккурат под моей рукой лежала монтировка, которой я пару часов назад взламывал дверь в ванную. Но поступить так — означало убить и Ленку. Она не смогла бы вынести пробуждения в лужах крови. Так что убивать я не смог. А без этого — я проиграл. Её увезли силой, пребывающую в полном ступоре. Этот её Миша держался за спинами и опять оглашал все окрестности бабским визгом, что я Ленку опоил, что она любит только его, что она носит его ребёнка, что я — старик, совративший бедную девушку, что она по телефону упрашивала его немедленно приехать и забрать её, и так далее, и тому подобное… Каждое слово — ложь. Каждое слово — истерика. То есть, то, что он — именно винтовой или кокаиновый наркоман, было понятно сразу и без вопросов. Но только думать я уже был не в состоянии. Единственное, о чём я мог в этот момент думать, — это о том, как бы происходящее не убило Ленку. Здесь и сейчас. Кстати — я гораздо старше его, это да, но сейчас, спустя три года, старик-то, сморщенный и седой как лунь, — он, а не я… Наркотики — штука такая… Пока Ленку несли по лестнице, я даже успел вскочить, вызвать милицию, кинуться следом и удерживал их около машины минут десять. Но милиция не приехала. Я побежал в милицию сам. Они позвонили матушке, послушали её враньё, что Лена дома, спокойно спит, что ничего не произошло… И выставили меня вон. Вернувшись домой, я кинулся звонить через всех знакомых и даже сумел добраться до двух генералов ФСБ. Тоже выставили. Раз участвовала Ленкина мать, а мы не успели даже заявление в загс подать — сделать ничего нельзя.

Часть VII. Rubato con tutta forza

И возненавидел я весь труд мой,

которым трудился под солнцем,

потому что должен оставить его человеку,

который будет после меня.

Екклезиаст

Два года спустя:

И тут меня от тебя забрали, я мало понимала, что происходит, как они здесь оказались, я не могла отличить сон от яви. В голове было всё настолько спутано и спрессовано. По дороге я что-то орала, ревела и дралась, просила не трогать тебя…

Дома я «успокоилась» и поняла, что это конец. Хватит издеваться над всеми. Надо остановиться прямо сейчас. Иначе не обойдётся без жертв. Сил ни на что у меня не было. Я поняла, что вернуться к тебе после всего случившегося я уже больше не смогу. Да и ты меня не примешь. Да лучше и не надо. И пошла по самому лёгкому пути для меня — вычеркнуть тебя из моей жизни. Не было тебя и всё.

Ещё месяц спустя:

– Лен, а как же клятва, которую ты тогда дала, что если ещё хоть раз хоть что-то растащит нас в разные стороны, то ты сделаешь всё, чтобы вернуться при первой же возможности?

– Володь, я абсолютно не помню, что тогда происходило и что я тогда говорила… У меня была эйфория, я была счастлива, а потом — меня забрали.

– Тогда совсем дурацкий вопрос — а почему ты не сбежала от всех, это же было бы естественнее всего? Ведь то, как вёл себя твой Миша, сколько лжи он вопил, — это же крайняя степень подлости… Я правда не понимаю, как ты могла потом пойти к нему.

– Я не слышала, что он кричал, и я не видела, как он себя вёл, не видела, кто там были и сколько. Я пришла в себя только в машине, и там были мама, Миша и мой отчим.

– Ты же только что демонстрировала совершенно блестящую память по всем мелочам и до того и после того?

– В общем да, но вот эти события — не помню совсем.

– Первый раз слышу, чтобы у тебя в природе существовал отчим.

– Да, собственно, он не отчим, это просто хахаль моей матушки, раз в неделю к ней приходит, тогда он только-только появился на горизонте, я не успела тебе о нём рассказать…

– И всё же?