Почему-то мне в голову опять влез сегодняшний сон, и я поинтересовался:
— Уж не Древняя ли Америка наша специальность?
Она остановилась. Как вкопанная остановилась. Я люблю, когда люди так останавливаются. Бежит человек, бежит, потом — стоп! Кирпич! Вот и взгляд стал более осмысленным. До сих пор меня можно было не замечать, хоть я и был рядом. Теперь же где-то там, в подсознании, поселился я собственной персоной. И с этим приходилось считаться.
— Ты следил за мной! — нашла она простое решение.
— Следил? Хм. — Я провел поверхностный психоанализ и заключил: — В вас говорит гордыня.
— А это здесь при чем? — удивилась она.
— При том, — занялся я демагогией, — что на свете не так уж много людей, за которыми следят или которых хотят убить. Но каждый человек в глубине души считает, что он пуп Земли и потому ему угрожает опасность или… слава. Но, как правило, это заблуждение. — У меня перед глазами встали три черных джипа, и я уже не так уверенно повторил: — М-да, как правило.
Она снова посмотрела на меня изучающим взглядом, но, не говоря ни слова, пошла вперед. Через несколько секунд спросила:
— Что еще интересного тебе снилось?
— Странный город из пирамид.
— Уж не в Египте ли? — Она была полностью уверена, что я использую современную экзотику, чтобы заморочить ей голову.
— Нет, Империя называлась Легенда.
Теперь ее взгляд приобрел характер оценки: вру я или нет. Интересно, что решила?
— Странное название.
— Да, а на сензаре оно звучит так, — и я произношу трудно передаваемые сочетания звуков из шипящих, свистящих и почти без гласных, отчего мой язык без привычки сворачивается в трубочку.
Теперь она действительно смеется.
— А ты большой выдумщик.
Я почти обижен:
— Может, у меня не совсем хорошо с произношением, но звучит примерно так.
— Если это действительно сензар, то тебе можно писать диссертацию. Этот язык неизвестен науке, кроме упоминания о нем несколькими мистиками вроде Блаватской.
— Я подумаю об этом.
В этот момент я понимаю, что мы пришли. И еще я понимаю, что если она сейчас попрощается, то я уже не смогу ее удержать, а удержать можно только одним способом, если не применять силу, конечно. И я применяю… первый способ.
— Вот вы сейчас уйдете, и мы больше никогда не увидимся. А ведь и у вас, и у меня останутся вопросы, на которые только мы можем ответить друг другу.
Она внимательно смотрит на меня, обдумывая мои слова, и все же произносит:
— Например?
— Например, мой сон.
— Но ведь это твой сон.
Я не знаю, что ей сказать. Она мысленно удаляется, а я не нахожу слов. Белая ночь заканчивается быстро, и в голубых радужках глаз стоящей передо мной девушки я вижу синие стрелки, подсвеченные чистым утренним небом. Будто сомнамбула, монотонно вспоминаю слова художника: «Огромные голубые глаза с синими стрелками в радужке, пшеничный стог на голове, взбитый как львиная грива, рост… едва ли Ветер был на пять сантиметров выше — все это в отдельности было любопытным и необычным для его мест, где черные волосы, невысокая фигура и темные глаза служили генетической основой. Поражало другое — пропорции. Мера была во всем: овал лица компенсировал величину глаз, носа и рта. Брови стремились к еле заметным под волосами ушам. Нос и губы уравновешивали друг друга, как горы и озеро».
Она молчала. Трудно, ох, как трудно, вот так сразу, пустить к себе в жизнь еще полчаса назад незнакомого тебе человека. Я ждал ее выбора, и она его сделала.
— Как вас зовут? — Любопытно, что обычно люди переходят от «вы» к «ты», тут же все было наоборот. Я понадеялся, что она решила начать наши отношения с белого листа.
— Алексей.
— А я думала Ветер, — она улыбнулась.
— Ветер — это тот самый Императорский художник, а полное его имя Ветер Небес.
— Поэтично, хотя для индейцев в порядке вещей.
— Да, наверно. Никогда не был индейцем, — сострил я и полез с дальнейшими расспросами: — А как зовут вас?
Она стушевалась. И я подумал, что зовут ее, что-нибудь вроде Фроси. Оказалось еще интересней.
— У меня странное имя для девушки. Вася.
Я мог бы посмеяться, но меня ведь учили не только хорошим манерам. Поэтому я ответил:
— Почему-то в жизни все парадоксально. Красивое ходит об руку с уродливым, смешное — с возвышенным. Ведь Василиса — удивительное имя, но оно же и Вася. Поэтому вы вмещаете в себя два полюса этого мира, а значит, саму жизнь.
Она снова рассмеялась.
— Боже, какая сложная философия. Но вы первый, кто так быстро сообразил. Мое имя — своеобразный тест на глупость. Вы получили пять из пяти. Поздравляю!
— У нас все ходы просчитаны и записаны, — буркнул я и поинтересовался: — А многие получали пятерки?
— А вот это уже вторжение в частную жизнь, — поставила она меня на место.
— Виноват, исправлюсь! — по-военному отчеканил я, вызвав снова ее улыбку. — Хотя я только тем и занимаюсь последний час, что вторгаюсь в вашу жизнь.
— Ладно, лучше скажите мне, что вы-то делаете на улице ночью?
Надо сказать, что я совершенно забыл о своем положении, и вопрос девушки заставил меня не только вспомнить о Косте и черных джипах, но и лихорадочно выдумывать что-нибудь правдоподобное. Однако мимика моего лица уже сделала свое дело, и я увидел, что в глазах Василисы усилился бриз.
— Надеюсь, вы не совершили какого-нибудь преступления?
— Пока нет. Врать я не хочу, а история моего бомжевания довольно длинна и не очень интересна.
— Мне кажется, что вы все-таки врете, — она была бескомпромиссна, — а мы вроде бы говорим сегодня только правду. Или нет?
Я посмотрел ей в глаза, думая одновременно, что втягивать ее в игру, где правила неизвестны даже мне, а людей уже убивают, опасно.
Но она, словно прочитав мое самое сокровенное желание, сказала:
— Хорошо. Может, я и ошибаюсь в очередной раз в жизни, но… идемте ко мне пить кофе. Там все и расскажете. — Повернулась и пошла к подъезду. Я не шевелился. Ответственность перед ней не позволяла мне идти, хотя я безумно хотел этого. На пороге подъезда она удивленно обернулась.
— Что-то не так?
Я подошел. Надеюсь, мои глаза были красноречивей слов.
— Я, наверное, полный идиот. Я очень хочу пойти, но я действительно оказался в ситуации, в которую просто не имею права вас втягивать. Даже рассказывать о ней не имею права. Ради вас же самой.
— Послушайте, — бриз начал переходить в шторм, — это удивительно. Получается, что я вас уговариваю пойти ко мне пить кофе. Это уже наглость. Ведь это вы мне говорили о том, что мы не случайно встретились. И еще: мне все время кажется, что я вас где-то видела. Где?
Я был слегка ошеломлен ее напором и поэтому просто сказал:
— Я — репортер. Вы могли видеть меня по телевизору.
